Над пропастью во лжи

Кремль оказался очень неуютным, хотя и позолоченным. Нас привели в старинную палату, где стояли длиннющие столы с кофе, холодными закусками (дивными маленькими сандвичами и птифурами) и с разными лимонадами. Учтивые опять-таки гэбульники во фраках подкладывали на тарелки и разливали кофе. Демократы уничтожали все яства, как саранча. Борис Николаевич вышел и уселся под большую бездарную картину в духе Васнецова (то ли Аленушка на распутье, то ли три богатыря на сером волке). Смысл его речи был примерно такой: если вы, драгоценные, желаете кому-то указывать путь, то сначала сами внутри разберитесь, куда вы хотите идти. А то пока вы собачитесь друг с другом, от вас никакого проку нет. Дальше речи держали демократы. От ДемРоссии слово досталось Илье Заславскому. Он очень милый человек, но рассказывал исключительно об исторической роли ДемРоссии в современной действительности, от чего Б.Н. сразу стал зевать. Никто по делу так ничего и не сказал, кроме Марины Кудимовой от творческой интеллигенции, потому что такие большие поэты, как Марина, пошлостей и банальностей, как правило, не говорят. Речь Кудимовой было краткой, но веской: на все, Борис Николаевич, Ваша царская воля, что хотите, то и делайте. Carte blanche. А уточнить, что именно сделать, мне не дали. Больше 40 минут Б.Н. выдержать не смог. Чувствовалось, что он не выносит пустого трепа. Он ушел из палаты деловой походкой, а нас оставил наедине с тарелками. Здесь я впервые близко познакомилась с Егором Гайдаром и попросила у него прощения от имени ДС за то, что мы учили его строить капитализм. Великий экономист вблизи оказался очень хорошо воспитанным и остроумным русским интеллигентом в лучших традициях Чехова и Бунина, с явно пассионарным складом, но при этом хорошим товарищем и теплым человеком, совершенно не задирающим нос. Ему хотелось не просто доверить место премьер-министра — хотелось пойти с ним в турпоход или даже в разведку…

Начались митинги, вернее, продолжились. Егору Тимуровичу, человеку кабинетному, интеллектуалу, было мучительно трудно выступать перед революционно настроенными демократическими массами. Громкие крики, экстаз, ярость, аплодисменты — это не его стихия и вообще не подходящая среда для утонченных натур. Ученым больше приличествует университетская кафедра, чем мегафон. Я наблюдала за Гайдаром. Он принуждал, насиловал себя, он делал это добросовестно, и это была большая жертва с его стороны, чем либерализация цен… Он на глазах становился не только политиком, но где-то даже революционером. Ученый, интеллигент, революционер и хороший человек — это все совпало, на наше счастье. Я думаю, что ни в Хайеке, ни в Лешеке Бальцеровиче, ни в самом Адаме Смите не было того, что есть в Гайдаре: огонь, страсть, нетерпение сердца. Российская закваска даже у западников, даже у вестернизаторов отечественного разлива: с безуминкой отваги, на все решающейся, с готовностью идти за монетаристские идеи на виселицу… Этим Россия интересна. Мы играем так, что заигрываемся. В России всегда было слишком мало достатка, комфорта, закона, здравого смысла и цивилизации, но слишком много души… И эта ноша так тяжела, что мы проливаем то, что несем, по дороге…

Меня не могли не пустить на трибуны митингов, но слово старались дать попозже, неосознанно боясь, что я скажу что-то непоправимое насчет Советов, коммунистов, разгона… Что накаркаю. Так все и вышло. Но события октября 1993-го не были следствием моих слов. Слова были верным анализом событий, которые стали неизбежными 20 марта, и на которые мало кому хотелось заранее смотреть. Народ начинал голосить, требуя для меня слова, потому что он не боялся развязки, а жаждал ее. И Глеб Якунин обычно давал мне слово. Вообще интеллектуальная инициатива в ДемРоссии принадлежит Галине Старовойтовой. Моральная инициатива — прерогатива Глеба Павловича, старого, испытанного диссидента, успевшего отсидеть свое — и героически — а по вере, скорее, христианина из первых веков, бросаемого львам в амфитеатре.

И еще раз мы увиделись с Ельциным. Демократов зазвали в Дом Печати, где теперь квартирует Совет Федерации. В дверях нас чуть не придушили. По крайней мере, мы с Гайдаром стали плоские, как камбалы. Б.Н. сидел в Президиуме с самым несчастным видом, потому что все опять трепались, почем свет стоит. Белла Куркова жаловалась, что демократов не пускают к Президенту. Еще бы! Если бы заседания ОКДОРа проходили у него в кабинете, он бы просто из окошка выпрыгнул.

Был уже август, и надо полагать, Ельцин решался. Было важно именно это его умение: спрыгнуть с моста в реку, не думая, выплывем ли. В этом суть всех революций, откровений, искусства, научных открытий и таланта вообще. Кони должны понести. И здесь, хотя мне выступить не дали, я, надеюсь, помогла Б.Н. Белла Куркова сидела у его ног, внизу, под эстрадой, за столиком, и сортировала записки. И я послала записку такого рода: