Над пропастью во лжи

Поэтому я была уверена, что никогда не увижу Парижа, Эллады, Италии. И когда с 1989 г. меня стали приглашать туда и сюда, я уже не рассматривала эти предложения. Лишиться права на 2 квадратных метра российской земли (а больше мне ничего до 1991 г. не светило) казалось мне непомерным риском, много хуже риска смерти. Я отказывалась от поездок во Францию, хотя парижские меценаты брались оплатить все издержки и обещали кучу радио и телеэфиров. Я отказывалась читать лекции в Польше (за это еще бы и заплатили плюс польская сторона брала на себя все издержки и обещала показать Краков, Гданьск, Познань, Лодзь, Варшаву). Телевизионщики всех фасонов (от парижских, американских, английских до японских и австралийских) ездили ко мне на дом. Постельный телевизионный режим. Но здесь кончилась перестройка, и началась демократия. Однако сразу же возникло противостояние с Советами. Я едва успела осознать за 1992 г., что теперь никто не может лишить меня гражданства. А когда осознала, стало опасно уезжать даже на неделю: вдруг начнется коммунистический путч, и не успеешь на баррикады защищать демократию? А кто не успел, тот опоздал. В августе все решилось за 3 дня. Итак, сначала мы ждали путча (и дождались в октябре 1993 г.), а потом медленно оправлялись от его последствий. Оказалось, что судьба демократии может решиться и за сутки. И только возникла почва для досужих помыслов о путешествиях в широкий мир — чеченская война. Стало ни до чего. Но с начала 1995 г. Константин Боровой стал пилить меня, чтобы я получила иностранный паспорт, которого у меня сроду не было, потому что он нашел спонсоров, которые мне оплатят эту поездку, а в Европе мы обязаны выступить, чтобы помочь Чечне. Я призадумалась… и у меня возникло стойкое ощущение, что паспорта и подорожной (то есть визы) мне в этом государстве не дадут. Слишком часто некие органы хватали меня за шкирку. И они же сейчас дадут иностранный паспорт? Мы даже с Костей поспорили (на ресторан). И что вы думаете? Костя чуть не проиграл. После обычной порции канцелярщины, бюрократии и формализма, после месяца положенного вам ожидания начались странные разговоры со стороны ОВИРа. Сначала они вспомнили, что у меня были неприятности из-за митингов с МВД (до 1991 г., при другом строе). Потом стали лепетать нечто невразумительное насчет неприятностей с КГБ (тогда же). Я не знала тогда, что зловещий генерал Трофимов уже тянется рукой в черной перчатке к моему бедному иностранному паспорту, что Барсуков и Коржаков на паях сооружает уголовное дело по факту моей (и Костиной!) измены родным танкам и фильтрационным лагерям, внедряемых в Чечне во имя «Родины и порядка». Но результаты были как в 70-ые годы в райкоме, куда вздумалось бы зайти антисоветчику с патентом за направленным в страны дальнего зарубежья. У Кости были связи, он чем-то на что-то написал: скорее всего, тем, что паспорт для меня будет требовать Европарламент. После чего мне позвонили и очень подобострастно предложили немедленно приехать за паспортом. Увы, он оказался с ненавистной советской символикой. Пришлось его одеть в красивую иностранную черную обложку.

Мы ничего не знали про дело, но вокруг меня уже явно мелькали электрические разряды, вспыхивали молнии, и атмосфера сгустилась до такой степени, что ее можно было резать ножом. Поэтому когда мы очутились в уютном самолетике, и он подпрыгнул, взлетел, и довольно скоро перелетел границу, мне захотелось, подобно Маргарите, закричать: «Свободна! Свободна и невидима!» Только, конечно, без швабры и раздеваний. Основания для этого у нас были: накануне отлета пришел тогда еще живой Хаммад Курбанов, элегантный, отчаянно храбрый и образованный московский чеченец, сам вызвавшийся стать представителем Джохара Дудаева в Москве, и принес для европейских парламентариев жуткую кассету, где были запечатлены руины, трупы. Замученные и казненные чеченцы, в том числе дети, женщины и старики. Особенно один кадр с чеченкой, беременной на 6 месяце, которую десантники Грачева убили, вбив ей между ног толстый деревянный кол… От этой кассеты и камень бы заплакал и закричал «Аллах акбар!».