Над «пугачевскими» страницами Пушкина

Встречавшиеся с Ириной Афанасьевной Бунтовой в 1833 г. В. И. Даль и Е. 3. Воронина вспоминали о забавной истории, приключившейся со старой казачкой после встречи с Пушкиным. Сама Бунтова говорила Ворониной, что «один из приезжих (Пушкин. — Р. О.) все меня заставлял рассказывать… распрашивал, и песни ему я пела про Пугача». Сразу же после его отъезда из слободы бердские казаки и казачки, бывшие очевидцами беседы Бунтовой с Пушкиным, стали ее упрекать в том, что она пела и рассказывала о Пугачеве чужому и явно подозрительному человеку. «Кто говорит, что его подослали, что меня в тюрьму засадят за мою болтовню», а некоторые утверждали даже, что ее собеседником был и не человек вовсе, а сам «антихрист». Напуганная Бунтова на другой день явилась с казаками в Оренбург с покаянием к начальству: «Смилуйтесь, защитите меня, коли я чего наплела на свою голову, захворала я с думы». Те смеются: «Не бойся, — говорят, — это ему сам государь позволил о Пугачеве везде разспращивать». Ну, уж и я успокоилась, никого не стала слушать»^{167}. Писатель и этнограф В. II. Даль, ездивший с Пушкиным в Бердскую слободу, вспоминал: «Старуха (Бунтова. — Р. О.) спела также несколько песен… и Пушкин дал ей на прощание червонец. Мы уехали в город, но червонец наделал большую суматоху. Бабы и старики не могли по-пять, на что было чужому, приезжему человеку расспрашивать с таким жаром о разбойнике и самозванце, с именем которого были связаны в этом краю столько страшных воспоминаний, но еще менее постигали они, за что было отдать червонец. Дело показалось им подозрительным: чтобы-де после не отвечать за такие разговоры, чтобы не дожить до какого греха да напасти. И казаки на другой же день снарядили подводу в Оренбург, привезли и старуху, и роковой червонец и донесли: «Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой невелик, волос черный кудрявый, лицеи смуглый, и подбивал под «пугачевщину» и дарил золотом: должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти»^[34]. Пушкин много тому смеялся»^{168}.

Ирина Афанасьевна Бунтова была замечательной хранительницей народной памяти о Пугачевском восстании. В ее воспоминаниях Пугачев запечатлен как выдающийся предводитель восставших, как человек, отзывчивый к интересам простого народа. «В Берде Пугачев был любим; его казаки никого не обижали», — записал с ее слов поэт (IX, 496). За рассказы и песни о Пугачеве и его времени Пушкин не только одарил Бунтову золотым червонцем, но и навсегда увековечил ее на страницах своих произведений.

Пугачевец Степан Разин

Со слов Ирины Афанасьевны Бунтовой Пушкин записал краткий — всего лишь в несколько строк — рассказ о старой каь’ачке Разиной, долго искавшей своего сына среди погибших пугачевцев:

«Когда разлился Яик, тела^[35] поплыли вниз. Казачка Разина, каждый день прибредши к берегу, пригребала пешнею^[36] к себе мимо плывущие трупы, переворачивая их и приговаривая — Ты-ли, Степушка, ты ли мое детище? Не твои-ли черны кудри свежа вода моет? — Но видя, что не он, тихо отталкивала тело и плакала» [(IX, 497).

Эту картину, выразительно передающую горе матери, оплакивающей пропавшего сына, Пушкин перенес на страницы «Истории Пугачева», придав рассказу Бунтовой необходимую полноту и художественную завершенность:

«Вскоре настала весенняя оттепель; реки вскрылись, и тела убитых под Татищевой поплыли мимо крепостей. Жены и матери стояли у берега, стараясь узнать между ними своих мужей и сыновей. В Озерной старая казачка каждый день бродила над Яиком, клюкою пригребая к берегу плывущие трупы и приговаривая: Не ты-ли, мое детище? не ты-ли, мой Степушка? не твои-ли черные кудри свежа вода моет? и видя лицо незнакомое, тихо отталкивала труп» (IX, 51).