Над студёной водой

Ася опешила от этого тона и поведения, моментально разозлившись.

– Спасибо, что не ударили, – вкладывая в интонацию как можно больше яда, произнесла она. – Я всего лишь попросила зажигалку, мать вашу!..

Он снова нехотя обратил на неё взгляд («Чванливый напыщенный мудак со звёздной болезнью!» – пронеслось у Аси в голове) и слегка приподнял брови.

– Не понял… при чём здесь моя мать?

– А при чём здесь ваш тон, как будто разговаривать со мной – ниже вашего достоинства? Мы не в Индии, и я не из касты неприкасаемых…

– То есть, вы предлагаете мне преодолеть предрассудки и всё-таки потрогать вас? – похоже, он конкретно издевался над ней, и Асю это нервировало.

– За что вы на меня так взъелись? – с искренним недоумением спросила она. – В ответ на мою невинную просьбу так посмотрели, будто я у вас миллион украла.

– Просто не выношу курящих женщин и журналистов, – буркнул он. – Поэтому вы – живое воплощение моих самых страшных кошмаров.

– Ну, знаете ли! – возмутилась она подобному заявлению. – С какой стати и по какому праву вы всё это мне сейчас предъявляете?

– Просто хочу дать понять, чтобы вы держались от меня подальше, – холодно отозвался он, смерив её очередным уничтожающим взглядом.

– Я и не думала… – начала было Ася, но он перебил:

– Правильно, не думали. Журналисты вообще привыкли никогда ни о чём не думать, кроме как о том, чтобы залезть к нам в постель – и в прямом, и в переносном смысле, – его губы презрительно искривились.

Хам. Он просто банальный хам, поняла Ася. От этой догадки у неё даже злость прошла – впору было пожалеть бедолагу, не отягощённого избытком воспитания.

– Ну, это вечная песня всех, прости господи, знаменитостей на пике осознания собственного величия, – заметила она ехидно. – Какие вы бедненькие-несчастненькие, и какие бяки журналисты, что пишут про вас всякую каку. Уж вам ли жаловаться?! – Ася рассмеялась. – Мы своими статьями делаем вам славу. Кем бы вы были без этих публикаций? Вы отчаянно в нас нуждаетесь, но при этом продолжаете делать хорошую мину при плохой игре – ах, утомили, ой, оболгали… А на самом-то деле рады любому пиару, хоть чёрному, хоть белому. Вам всё – реклама, кроме некролога! Сами ведь от ужаса рыдаете, если про вас перестают писать…

– Вы закончили читать мне мораль? – мрачно поинтересовался Белецкий. – Так вот, зарубите себе на носу: мне вашего пиара и даром не надо. Если вы не напишете обо мне ни строчки – вранья ли, правды ли – я буду одинаково счастлив, уверяю вас, – пообещал он.

– Господи, как с вами трудно… – вздохнула Ася. – Я не папарацци, не охотница за сенсациями и грязными сплетнями, а официальный представитель кинокомпании, которая вас снимает, – бросила она чуточку высокомерно. – Неужели вы не видите разницы? В моих интересах писать о съёмках только хорошее…

– Знаю я вашу породу, – недоверчиво хмыкнул он. – Вы все одинаковы.

– Ну, хватит, – снова разозлилась Ася, хотя ещё минуту назад была уверена, что ему больше не удастся её задеть. – Я вовсе не намерена выслушивать эти грубости!

Она взбежала по крыльцу и потянула на себя ручку двери, пылая от возмущения и досады. Отличный перекур у неё получился, ничего не скажешь… Но всё-таки, какой неприятный, отталкивающий и самовлюблённый тип! Не зря она опасалась, что с ним будет непросто найти общий язык… Какой ещё «общий язык», боже мой, подумала Ася. Она предпочла бы и вовсе никогда с ним больше не пересекаться.

Вновь очутившись в зале ресторана, Ася заметила, что в её отсутствие все уже перешли, что называется, от хлеба к зрелищам. Внимание собравшихся было сосредоточено на Веронике Мендес, которая сидела, небрежно закинув одну стройную ногу на другую, и держала в руках гитару. «Гитара-то у неё откуда?» – мимолётно удивилась Ася, чётко помнившая, что в ресторан певица явилась без всяких музыкальных инструментов.

Оказалось, это хозяин ресторана подсуетился – притащил свою, очень уж ему хотелось послушать пение Мендес вживую. Та не стала ломаться или отнекиваться, ссылаясь на усталость – просто отхлебнула воды из стакана и объявила:

– Цыганская таборная песня «Ты ветер».

Затем она поднесла руку к волосам и одним неуловимым движением вытащила оттуда шпильку. Миг – и её прекрасные волосы рассыпались по плечам. Мендес встряхнула головой, предоставляя этим шёлковым волнам ещё больше свободы. «Вошла в образ», – поняла Ася, невольно зачарованная зрелищем. Чёрт, это было красиво! Очень естественно, без капли рисовки и позёрства, но при этом завораживающе и волнительно. Ася даже позавидовала этой непринуждённой грации: сейчас от Мендес никто не мог отвести глаз, все жадно следили за каждым её жестом и уже не обращали внимания на то, что одета она в простые джинсы со свитером, а на лице её совершенно нет косметики. Она была прекрасна.

Тронув струны, Мендес запела глубоким чувственным голосом:

– Ту, балвал, ту, балвал,
Со на воинэса?
Умардян мирэ ромэс,
Со на ракирэса?[6]