Над Тиссой. Горная весна (Иллюстрации Б. Козловского)

— Эй, вуйко! — соскочив на землю, окликнул Кларк прохожего. — Здоровеньки булы!

Дядько с трудом повернул голову, посмотрел на Кларка слезящимися глазами, негнущейся рукой сделал попытку снять шапку, глухо буркнул:

— Здорово.

— Вуйко, скажите, будь ласка, где проживают Симаки?

— А? — Старик приложил ладонь к уху. — Голоснише, не чую!

— Я спрашиваю, где проживают Симаки, — повысил голос Кларк: — Мария Васильевна и ее дочь Терезия?

— Как же, знаю! — внезапно оживился дядько. — Гогольска, будинок число девяносто два. Только их нет дома — ни дочки, ни мамки. На работе. Замкнута хата.

— А где они работают, не скажете? — Кларк подошел ближе к глуховатому старику, чтобы не кричать на всю улицу и не привлекать к себе внимания.

— Скажу. — Старик ухмыльнулся. — Всяка православна людина скаже вам, где обитает Мария Симак. Продала она свою душу нечистой силе. — Он гневно стукнул по дороге палкой. — В Чортово гнездо пускает свои корни Мария Симак. На той горькой и соленой земле не сеяли с тех пор, как себя помню. И при австрияках, и при мадьярах, и при чехах там булы пасовища,[5] а вона, глупая Мария, порушила ту неродючу, незерновую землю и собирается кукурузу сажать.

— А Терезия тоже там, в Чортовом гнезде?

Дядько махнул в сторону ближайшей горы:

— Не, она на виноградниках, на Соняшной.

— Спасибо! — Кларк вскочил на велосипед и, разгоняя кур, помчался к виноградникам колхоза «Заря над Тиссой».

Узкая каменистая дорога опоясывала крутые и зеленые, хорошо обогретые склоны Соняшной горы. Как ни много было сил у Кларка, но и их не хватило на то, что-бы преодолеть весь подъем. На третьем, самом крутом колене он слез с велосипеда и, толкая его впереди себя, пошел пешком.

И опять шел Белограй, а Кларк наблюдал за ним со стороны.

Горячие потоки солнечных лучей падали на землю, струился прозрачный дымок — весеннее дыхание воскресших виноградников. Откуда-то доносился напряженный трудовой гул пчелиного роя. Прибрежный тисский ветерок нес на своих крыльях хмельной дух цветущих садов и речной свежести. Между высоким, чистым небом и зелено-черной землей металась, то замирая, то возвышаясь, не находя себе пристанища, девичья песня.

Белограй остановился, прислушиваясь. Пели где-то наверху, в виноградниках, должно быть на делянке Терезии. Да, конечно, там. Слов песни Белограй не разбирал. Да и не в них дело. Никакие слова не могли бы сказать ему больше мелодии, полной глубокого раздумья, чуть-чуть горькой и бесконечно задушевной. Белограй слушал песню всем существом, и так было ясно ему, о чем говорила она, к чему взывала и куда дела. «Ах, Иван, Иван, — говорила песня, — где ты? Почему не стоишь сейчас рядом с девчатами и не смотришь с вершины горы на Тиссу, на сады, на поля? Приходи скорее, и ты не пожалеешь».

Кларк усмехнулся: «Молодец! Сыграно великолепно.

Вот что значит войти в роль!»

Он вскочил на велосипед и, несмотря на крутой подъем, покатил в гору, навстречу девичьей песне.

Девушки замолчали, как только увидели велосипедиста, внезапно выскочившего из-под горы. Их было пять — все в темных юбках, с босыми и уже загорелыми ногами, в белых расшитых кофтах; в руках у них были увесистые рогачи, которыми они взрыхляли виноградник. Терезии среди них не было. Где же она?

Бросив на дороге велосипед, тяжело дыша, с раскрасневшимся и мокрым лицом, словно только что окунулся в Тиссе, Иван Белограй подошел к девчатам.

— Здоровеньки булы, сладкоголосые ангелята! Честь труду! — Он снял фуражку и поклонился девчатам, всех одинаково приветливо обласкав веселым взглядом.

Девушки оживленно поздоровались.

— Ручаюсь головой, не ошибся адресом, — сказал Белограй. — Девчата, это Соняшна гора?

— Соняшна! — ответили виноградарши.

— Бригада Терезии Симак?

— Правильно.

— А вы… — Он скользнул взглядом по лицам всех девчат и продолжал скороговоркой: — Угадал я вас всех, дорогие подружки. Про каждую писала Терезия. Ганна! Василина!… Вера… Евдокия… Марина… Ну, а я… — Кларк аккуратно, по всей форме, надвинул на голову фуражку, одернул гимнастерку, туго затянутую ремнем, молодецки повел грудью, позванивая орденами и медалями: — Позвольте представиться: демобилизованный старшина, сын матушки-пехоты Иван Федорович Белограй.

— Иван!… Белограй!… — всплеснула ладонями одна из виноградарш — смуглая, веселоглазая дивчина. — Так мы тоже вас знаем, приветы в каждом вашем письме получали!

— Да, он самый, Иван Белограй, пропыленный и просоленный насквозь пехотинец… тот, про которого в песне сказано: «Любят летчиков у нас. Конники в почете. Обратитесь, просим вас, к матушке-пехоте… Обойдите всех подряд — лучше не найдете: обратите нежный взгляд, девушки, к пехоте…»

Девушки, опираясь на свои рогачи, стояли полукругом и все как одна улыбались демобилизованному старшине, смотрели на него доверчиво и приветливо.

— Где же Терезия? Почему она не работает? Неужели барствует с тех пор, как на груди геройская звезда засияла?

— Терезия в дальнюю дорогу собирается, — ответила смуглолицая девушка. — В Венгрию едет с делегацией, на первомайский праздник и передавать свой геройский опыт заграничным колхозникам.