Над Тиссой (сборник)

Механик Скибан сосредоточенно склонился над рулем, Белограй беспечно курил, вглядываясь в дорогу. Дзюба молча затаился в своем углу, как бы дремля. Уверенный в полном осуществлении своего замысла, он не склонен был тратить какие-либо новые слова на обреченного Белограя.

Машина безостановочно мчалась на юг, к Карпатам. Деревня за деревней оставались позади, на севере. Все пустыннее и темнее улицы. Вот прорезал жидкую туманную мглу последний, забытый, наверное, огонек в придорожной хате, крытой замшелой соломой, с аистом на гребне, и машина покатилась по глухой прикарпатской равнине.

Туман отступил от дороги так далеко, что едва угадывался. Разбежались с обочин и деревья, оголилось шоссе. Асфальт сменился хорошо укатанной щебенкой. Громче зашуршали шины. Ветер, до этого неслышный, завыл в ребрах стекол. Потянуло холодом. Воздух стал чище, яснее. На небе вырезались яркие зимние звезды, а на земле, у самого горизонта, показалось что-то темное, высокое, увенчанное зубцами.

– А вот и Карпаты… – проговорил Белограй, хлопая кожаными перчатками одна о другую. – Здорово, Верховина! Давненько мы с тобой не видались.

Карпатские предгорья быстро приближались, вырастали. Машина скоро побежала между кудрявыми холмами. Потом дорога круто, почти под прямым углом, свернула влево. Взвизгнули на повороте шины. Голова Белограя упала на плечо Дзюбе.

– Держи ее крепче, а то улетит, – усмехнулся председатель артели.

Машина поднималась в гору, выбрасывая из-под колес мелкие камешки и похрустывая по ледяным лужицам. Новый поворот – и еще круче дорога, пробитая по горному склону. Там, где она изгибалась, ныряя в гуще хвойных деревьев, вспыхнули в лучах автомобильных фар два камня-самоцвета.

– Лиса!.. – страстным охотничьим шепотом вскрикнул Белограй.

Камни-самоцветы погасли. Лиса не спеша, ленивой трусцой спустилась на обочину, исчезла в лесу, мелькнув пушистым хвостом.

Гора поднималась над горой. Все они были черными внизу, у подножья, серыми посредине, а дальше к вершине – ярко-белыми. Снега опускались ниже и ниже, все чаще машина шла на второй скорости. Вот снега сползли уже к самой обочине, а через километр укрыли всю дорогу. Тишина. Сонные огромные ели понуро, до самой земли, развесили лапчатые свои ветви, опушенные белым. На столетних дубах – ни снежинки. Толстые, в два обхвата, стволы. Сухие пепельно-мшистые сучья. Кое-где червонеют железной крепости листья, которые бессильны были сорвать в течение всей осени и зимы самые лютые ветры, беспрестанно дующие по северным склонам Карпат.

Белограй, не отрываясь, смотрел в окно. Он родился в степной Украине, на берегу моря, большую часть жизни прожил в Москве, три недели только воевал в Закарпатье и все же как сильно полюбил он этот край гор, с каким наслаждением дышал он горным воздухом!

Горы и горы поднимались слева и справа, впереди и позади. Поднебесные. В седых кудрях лесов. С голыми каменными головами. Лобастые. Одна подпирала другую. Горы-братья. Горы-семьи. Одиночки. Куда ни смотрел Иван Белограй, всюду видел знакомые, родные горы.

Верховино, свитку ты наш…

Если ты не пролил свою кровь среди этих гор, если ты их не любишь, то, разумеется, они для тебя все на одно лицо, ты не различишь Горганы от Высоких Бескид, Говерло от Поп-Ивана, а Маковец от Петроса.

– Как называются эти горы, Стефан Янович? – спросил Белограй и лукаво прищурился.

– А кто же их знает, – Дзюба равнодушным взглядом скользнул по заснеженным вершинам. – У нас их столько здесь, как муравьев, – не запомнишь каждую.

– Вот тебе и человек закарпатской национальности, – усмехнулся Белограй. – Это Горганы. Запомните!

Горганские хребты, основа Восточных Карпат, – узкие крутосклонные поднебесные кручи, расчлененные долинами. В Горганах почти не встречаются плоские вершины гор. Они в гигантских петушиных гребнях, скалистые, голые, открытые всем ветрам. Не зря их верховинцы и прозвали «Горганами». От Яблоницкого перевала до Татарувского, чуть ли не на протяжении ста километров, нет ни одной седловины, через которую можно было бы пробиться на машине или на подводе. Малозаметные вьючные тропки доступны не каждому. На полторы тысячи метров и выше поднимаются горные массивы. Непроглядные темные леса заливают их склоны до самых вершин. Ни деревни, ни хутора здесь не найдешь. Кое-где, на границе Полонии, попадется пастушья колыба, давно необитаемая. Но зато на Горганах много зверей: медведей, серн, оленей.

Там, на вершинах Горган, похоронены два друга Белограя. Там, в октябре 1944 года, на склоне Петроса, и он пролил свою кровь, раненный в руку.

За крутым поворотом дороги, на фоне заснеженных зарослей кустарника и молодой поросли елочек показался каменный, граненый, с усеченной вершиной и массивным четырехугольным основанием столб – одинокий свидетель исчезнувшей государственной границы между Польшей и Чехословакией.

– Ну, вот мы и на Верецком перевале! – сквозь зубы, низким хрипловатым голосом проговорил шофер. Это были его первые слова, которые слышал Белограй.