Над Тиссой (сборник)

Много раз Громада отдавал сам и слушал приказ на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. И всякий раз, было ли это на сопках у озера Хасан или на берегу Тихого океана, на Днестре или Черноморье, всегда в такие моменты волновался.

Когда пограничники удалились, Громада подошел к капитану:

– Вы всегда так отдаете приказ?

– Всегда, товарищ генерал, – Шапошников вопросительно взглянул на Громаду.

– Правильно делаете! Отдача приказа на охрану государственной границы – это один из самых торжественных моментов пограничной службы. Командир в подобных случаях должен говорить так, чтобы его слова западали в сердце солдата. И тогда вот эти овражки, эти дороги, это кривое дерево, эта тропинка не забудутся и через двадцать лет.

Громада положил руку на ящик, закрыл глаза, и пальцы его осторожно ощупывали макет: углубление, возвышенность, дорогу, берег реки, отдельное дерево.

– Я мог бы вот так, с закрытыми глазами, пройти всюду, где охранял границу. Сотни километров. По берегу океана. По тайге. В горах. А знали бы вы, какой была граница тридцать лет назад! Проволочное заграждение в одну нитку – и то редкость. Для связи с соседней заставой конного посыльного направляли. А одеты как были? Ботинок моего размера, помню, не нашлось в цейхгаузе, и мне пришлось надеть молдаванские постолы из сыромятной кожи. Обмундирование было тоже не по росту. Но все равно, шпионов мы топили в Днестре, истребляли на земле, брали живьем… Как поживает Смолярчук? – спросил Громада, круто меняя разговор.

– Все в порядке, товарищ генерал.

– Не зазнается больше?

Хотя Громада смягчил свой вопрос улыбкой, все же это была не просто шутка. С тех пор как Смолярчук стал знаменитым, он отрастил себе волосы подлиннее и пышные усы, чтобы не бросалась людям в глаза молодость, которой Смолярчук пока еще тяготился.

К счастью, «зазнайство» Смолярчука тем и ограничивалось. Как только старшина выходил на границу, он становился тем Смолярчуком, какого правительство удостоило орденом Ленина, а народ – большой славой.

– Старшина Смолярчук начисто сбрил свои усы, – сказал капитан.

– Результат вашей воспитательной работы? – спросил генерал.

Глаза Шапошникова весело блеснули:

– Во взаимодействии с Аленой.

– Ах, вот оно что…

…Через час, когда генерал Громада ужинал в солдатской столовой, открылась дверь и на пороге вырос дежурный по заставе. Лицо его было решительным, властным.

– В ружье! – скомандовал он.

Все пограничники выскочили из-за столов, бросились на улицу.

Генерал Громада спросил себя: «Не тот ли, главный, пожаловал?»

6

На вечерней заре со стороны карпатских хребтов резко потянуло холодом, и теплая тисская долина стала постепенно наполняться влажным туманом. К наступлению темноты его густые и тяжелые волны вышли из берегов многоводной Тиссы, перевалили дамбы, затопили виноградники, сады, пограничные знаки и ориентиры. Если бы не горы, почти вплотную подступающие к границе, тисский туман разлился бы по всей земле Закарпатья.

Перешагнув порог казармы, Каблуков и Степанов сейчас же окунулись в белую сырую мглу.

Пройдя несколько шагов по хрустящей гравийной дорожке, по направлению к реке, Каблуков остановился, посмотрел на огни заставы, приманчиво маячившие в тумане. Последний раз Каблуков видит свою родную заставу ночью. Вернется из наряда уже утром, наскоро соберет свои солдатские пожитки и отправится в Явор, а оттуда – в Москву и дальше, к Белому морю.

Погранзастава!.. Изо дня в день, из недели в неделю, из года в год погранзастава требовала от тебя тяжелого, опасного труда, и все же ты любил ее. Она – колыбель твоей мужественной юности. Сюда ты пришел с ковыльным пушком на щеках, любящий жизнь, но не познавший еще удач и неудач, не вооруженный личным опытом жизни. Вспомни первые свои пограничные ночи. Какими длинными казались они, как часто ощущал ты тревогу и неуверенность. И как ты спокоен, хладнокровен теперь. На заставе ты жил исключительно тем, что ждал, искал, выслеживал, преследовал и уничтожал, если он не сдавался, лютого врага твоей Родины – нарушителя границы. Но эта глубокая сосредоточенность нисколько не ограничивала твое восприятие жизни. Наоборот. Твоя постоянная готовность к борьбе, к подвигу, испытания, которым ты подвергался повседневно, беспрестанное воспитание воли и острая бдительность, привычка к ответственности за свои решения и действия – все это стало твоей большой жизнью. Куда ты ни попадешь после пограничной службы, всюду твоим верным помощником и мудрым советчиком будет опыт, накопленный на заставе. Многое сотрется в твоей памяти, но сравнительно недолгий период жизни на границе останется вечно свежим. И ты будешь о нем рассказывать сыновьям и внукам…

– Ну и погодка! – пробормотал Каблуков. Он достал из кармана куртки тонко сплетенную веревку, протянул один ее конец Степанову. – Держи! Ясно, зачем нам эта веревка?