Над уровнем моря

Если дам деру - значит, я в пузыре? И не потому ли они меня с собой не берут, чтоб я тут надумал смыться? До чею же наршиво получалось! Так мне всю дорогу не светило. Когда выскочил и паспорт заимел, в городе на работу нигде не брали, а от деревни меня отшибло еще раньше. Завербовался в Томскую область на лесоповал, но за зиму там кончили хорошие леса, и заработки наши плакали. Народ начал подрывать из леспромхоза, и я не усидел. Сезон у геологов шурфы кайлил, осенью подался в Горную Шорию бить шишку. Помотало-помотало меня по Сибири, потом один мужик сблатовал в Россию, на рыбные промыслы. Думаю, все поближе к родине. Недалеко от Астрахани взяли меня на завод и приставили к зюзьге. Это такой черпак с сеткой. Тысячу раз за смену возьмешь черпак с живой рыбой наперевес, а к вечеру дрожь в коленках, и плечи до сегодня ведет от этой чертовой зюзыи...

- А где ты его потерял? - спрашивает алтаец. - Далеко от большого перевала?

Взялся я объяснять, а сам чую, что неправильно толкую. Он засек это. . - Не так, однако, - говорит.

- Может, и не так. Ночь сразу же упала.

Тогда Тобогоев спрашивает, почему я не стал искать инженера. Говорю, что искал, кричал долго, но потом кричать стало нечем, осип, и эту речку не переорешь.

- Какая речка?

- А я знаю? Кыга, не Кыга...

- Как выходил?

Объясняю и опять вроде путаюсь. Я ведь там сорвался ночью, сильно ударился головой, но цел остался. Сонецу,, повторяю, про свой глаз и свои синяки насвистел, потому что били меня такие же работяги, которых экспедиция привезла, с собой, а на людей я никогда не капал и мог их понять. А тогда от падения одурел, вылупил шары и полез не знаю кудл, только лишь бы подальше от этой бешеной речки. Поточ смекал, что могу по новой загреметь. Костер запалил, сел отдыхать и все оглядывался - вдруг приблудит к огню Легостаен. Не дождался, подумал, что он давно уже дунул к озеру. Когда зори сошлись, я полез дальше. Поверху лбы огибал, все руки поободрал, ручьев перебродил штук несколько, речку какую-то перепрыгал над пеной, по сыпучему камню спускался. Потом в развилке гор увидел Алтын-Ту - такая приметная обрывная гора стоит на той стороне озера. Это, кажись, девятого было. ну да, девятого...

- А сегодня какое? - спрашиваю Тобогоева.

- Одиннадцатое вроде, - говорит он и смотрит на меня черными и косыми глазами, в которых ничего не поймешь. - Однако пойдем?

- Куда? - спрашиваю, а самого вроде жаром окинуло. - Куда пойдем?

- Инженера искать, - он так же непонятно на меня смотрел. - Найдем, однако...

Много чего а хотел сказать алтайцу, но ничего не сказа т. Просто не мог, потому что от волнения начало душить. Алтаец допетрпл, что со мной неладно, ушел, а я остался сидеть на огороде и думать. Что я за слабак? Чуть чего - и уже готов, спекся, как баба. Правда, я никогда не допускал такого, как -некоторые психи в лагерях - начифирятся и давай выть по-собачьи, колотить головами о землю. Но расстроить меня - пара пустяков.

По мне, можно год или больше жить без людей, лишь бы потом встретить человека. А как встречу, сразу слабею. На этом меня, между прочим, и Катеринка моя прикупила. Я запил там, на рыбных промыслах, а она раз нашла мои ч ночью в грязи и затащила к себе в барак. Отмыла, пластырей налепила, постирала с меня рубаху, а я был так нагазован, что даже не видел ее. Утром приходят с ночной вахты рыбачки, гонят меня и говорят, что это Катька-дура со мной отваживалась. "Какая Катька?" - думаю себе.

С утра на зюзьгу встал, а в обед рванул к протоке, где у завода была постоянная тоня. Попал как раз к притонению. Бежной конец уже завели, и бригада выбирала невод. Бабы и девки шлепали судаков в прорезь, кричали и смеялись, хотя ничего веселого в их работе не было - в воде целый день, руки голые на холодном ветру, и резиновая спецовка тоже холодит. Кроме того, на красную рыбу уже запрет пришел, осет

ров за уши выкидывали в реку, а на сорной мелюзге не заработаешь. Рыбачки увидели меня и давай над моими пластырями скалиться, но я не уходил, глядел, чтоб угадать, какая из них Катька...

Из-за нее я пить тогда бросил, а ее еще больше звали дурой. Она была не то чтобы красивая, но плотненькая, все на месте, и меня законно понимала. А Катькой-дурой ее звали за честность. Другие девчонки начинают гулять в пятнадцать лет, а Катеринка была чистой. Мы расписались. Ребята говорили, что у них на промыслах многие бабы бесплодные, и не от какой-нибудь там радиации, а от глубокого стояния в холодной воде, но получилось так, что моя Катеринка сразу понесла, и родился сын, ушлый и ядреный, второй я. Куда я мог от них? Комнатенку отдельную нам в бараке дали, и я даже забурел слегка. Но скоро все пошло наперекосяк. Из-за моей непутевости да из-за Катеринкиной честности во всем.