Над уровнем моря

О Сонце больше вспоминать не хотелось. Стоял еще, можно сказать, день. Над гольцами солнце сняло, а ко мне уже подступал настоящий холод. Я собрался с духом и пополз вдоль стены, собирая в карманы пиджака древесные крошки, жухлые прошлогодние листочки и какие-то травинки - все, что могло если не гореть, то хотя бы тлеть. Нет, если даже всю правду расскажешь - не поверят, что в тайге дров нет. Засмеют. И еще - самая середина лета, белый день, а тут жуткая холодина. Если же солнце появляется в этой глубокой норе - поджариваешься, как на сковородке. И самое главное - вода рядом, в трех метрах, хрустальной чистоты вода, а напиться нельзя. Стоп! Говорю тебе, не надо о воде!..

Постепенно темнело. Ночи еще не было, а уже показались звезды. Когда я сощуривал глаза, чтобы проверить, не тучи ли заволакивают небо, звезды сразу яснели, начинали лучиться. Очков я не нашел на площадке - наверно, их откинуло в реку, но без очков можно было жить, они не греют. Костерка зажигать не стану, потерплю, пока хватит терпенья. Симагин бы одобрил меня сейчас. Об этом человеке стоило думать. Мы с ним на брудершафт не пили, и особой дружбы у нас нет, только мы признаем друг в друге самостоятельность и взаимно доверяем во всем: это, по-моему, непременное условие настоящей дружбы. Кажется, Симагин говорил, что могут быть в жизни положения, когда не светит никакой надежды, кроме надежды на старого друга. Такое время как будто наступило для меня, и я, не решаясь назвать Симагина другом, уверен, что, узнай он сейчас о моем критическом положении, ночью бы пошел, все горы бы истоптал своими длинными ногами, на горбу бы меня вытащил.

- Если бы не бы, то росли б во рту грибы! Стемнело. Чернота сплошная. И черней всего река. Кыга это или не Кыга? Да какая разница для меня-то теперь? Это для тех, кто ищет, нет ничего важней. Алтайцы хорошо разбирают эти горные узлы, вслепую куда хочешь пролезут. И лошади у них такие же. Только повод ослабь - уж к поселку-то вывезут...

Зажгу, пожалуй, костерок. Или потерпеть еще? Нет, дрожь проняла уже окончательно. Попрыгать, поприседать бы! Мигом бы согрелся. Я испробовал старый способ - лыжников - напружинил мускулы груди, плеч и шеи, по сейчас это нисколько не согрело. Хорошо, если б кто-нибудь подышал сейчас меж лопаток!

- Если бы не бы!

Костер затеплился, и сразу стало веселей. Скала обозначилась, а река оставалась такой же черной, и неостановимый рев ее будто усилился на свету. Какое же это наслаждение - костер, и как сладок его горький дым! Только вот палочки прогорали моментально. Я решил их жечь по одной, как спички, но это было пустое дело, пусть уж лучше костерком горит.

Палочки все равно сгорали быстро, становились черно-серыми, под цвет смерти. Теперь спиной лечь на кострище и, закрыв глаза, думать о том, будто бы ты у костра и тебе тепло. В долине, бывало, уходишься за день, приляжешь у огня, пока суп греется в котле, и поплыл, поплыл...

Один раз Жамин сыграл со мной дикую и глупую тюремную шутку. Вставил меж пальцев обрывок газеты и поджег. Это называлось "балалайкой". Пришлось помотать рукой под смех остальных, но обижаться не стоило - каждый развлекается как умеет. Назавтра в отместку за меня артель устроила Жамину "велосипед"; все смеялись, и потерпевший тоже. Симагин запретил так шутить, но сейчас хоть на обе руки "балалайку", хоть "велосипед" в придачу, лишь бы у костра, лишь бы с людьми...

Звезды тут крупные, какие-то совсем белые и своими длинными острыми лучами достают прямо до глаз. Жарища там, конечно, на звездах на этих, но лучи ничего не доносят, даже будто холодно. Да нет, такой холод здесь из-за высоты, но оттого, что это понимаешь, не становится теплее.

- Вить, а ну, как за тобой не придут?

- Как это не придут? Не может быть!

- Все может быть, Витек!

- Жамин давно уже хватился.

- А вдруг он, повторяю, вот так же лежит сейчас где-нибудь? Или кружит по распадкам?

- Да нет, вода выведет к озеру. Не болтай, придут скоро, чаю сварят, кусков семь сахару в кружку кинут...

Очнулся, когда было совсем светло и поверху сиял голубой проем. Обычное по утрам чувство беспомощности - удел всех близоруких - сразу сменилось тревогой, потому что нога Х заночь сделалась тяжелой, как бревно, и расперла сапог. Холода она совсем не ощущала, а сам я весь дрожал, и зубы стучали. Надо было сесть, собрать все мускулы и унять дрожь, а то так и зайдешься в трясучке. Неужто поспать удалось? Или снова сознание терял? Не поймешь. Сколько времени сейчас? Уже день, должно быть, потому и небо не утреннее.

Закурил. Река шумела, будто издалека. Временами только словно бы камнепад слышался или телега по тряской дороге, какие-то гудки, но тут же уши снова закладывало. А вот вплелся в голос реки какой-то треск, и я понял, что это... Что я понял? Тогда я ничего не понял. Просто подумал, что так и должно быть. Вертолет!