Над уровнем неба

-Non curo ut![33] -  в прекрасном песнопении явственно слышалось сомнение — Si potes aliquid quod  tu non vis dare...[34]

Возникла пауза. Я в панике посмотрела на Кирилла  - что происходит? Почему мы еще живы?

А Кирилл будто постарел — на его лице читалась печать не одного столетия. Лицо потемнело, а взгляд потух. Мне было отчаянно больно смотреть на то, как он мучается. Неужели я была причина всему этому кошмару?

Голоса зазвучали неожиданно — даже Кирилл вздрогнул.

-Vos can tendo. Consementiemus![35] - очевидно, их ответ был не таким, какой его ожидал Кирилл. Что-то изменилось в его лице, и он едва слышно пробормотал:

-Aliquam...[36]

Тут он наклонился ко мне и в его глазах уже не было такой глухой тоски. Его губы прошелестели над моим ухом:

-Я люблю тебя. Anima mea[37]!

-Кирилл! - я не могла поверить в чудо - они, что отпускают нас?!

Но тут начало происходить что-то странное. Кирилл нехотя, но решительно освободился от моих рук, и быстро перебежав через дорогу, очутился возле пруда. И прежде, чем я решила хоть что-то сообразить он, легко перешагнув через невысокий металлический бортик, прыгнул в воду.

-Нет! - закричала я, разрезая глухую тишину вечера истерическим воплем. Но Кирилла уже не было. 

Он не колебался ни секунды, потому что давно все уже решил. Все решил для себя тогда, когда впервые увидел большие, чистые, словно горные озера глаза. И он был благодарен Прокураторам за тот шанс, что был предоставлен. Он обязательно им воспользуется. Не упустит.

Только сейчас понял, почему Артур отправил их к Ефрему. Артур знал, что светлый все расскажет Кириллу, и так же знал, что ему, Кириллу, придется испытать это на себе самом. Как истинный хранитель Артур сделал все что мог для своей подопечной...

Черная пустая гладь озера мягко серебрилась в свете выглянувшей из-за облаков луны.  Легкий ветерок обдувал его сильное тело, слегка рябя складки на брюках. В пять шагов он преодолел расстояние от берега до воды.

 Вздохнув полной грудью,  он сделал шаг...

Сначала Кирилл ни чего не почувствовал кроме давящей на него со всех сторон темноты, медленно погружаясь в густую иссиня черную, словно чернила, водную мглу. А затем произошло то, что неведомо было ему на протяжении многих десятилетий - он почувствовал слабое покалывание. Сначала покалывание было едва заметным, но затем нарастающие болезненные волны стали прокатываться по его телу, усиливаясь раз от раза. И вот боль достигла своего апогея - она казалось, проникает в каждую клеточку тела, заполняя его целиком до самых пальцев, тысячей осколков впиваясь в кожу, мышцы, добираясь до костей, выкручивая его тело наизнанку, заставляя молить о забвении. Лишь бы не было больше этой боли!

Но было бесполезно ее просить, бесполезно умолять эти резкие острые удары безжалостно ранящие каждый сантиметр его тела, сделать передышку хоть на мгновение.

Боль подавляла его волю, заставляя полностью ей отдаться. И он не выдержал отдался, свернувшись в жалкий комок, терпеливо ждущей новой  режущей атаки.