Над всей Россией серое небо

Неисповедимы пути Господни! Да знай все мы, что в партбилетах своих бывшие секретари и секратаришки хранили втуне слова истовой молитвы за всех нас, да мы бы их, родненьких наших, распинали на крестах от Москвы до самых до окраин, чтобы детям нашим показывать — вот они, христы-спасители, заступники народные! И не пришлось бы сейчас разбредаться по белу свету тем, кто вкус отечества познал не языком, не со старой отцовской буденовки и кроенного под очередного вождя государственного гимна, а естественно, как пьется вода, без которой житья нет.

И не пришлось бы сейчас всем нам путаться, где левая сторона, где правая, а старушкам судачить в очередях: «Что деется-то! Геращенко, антихриста партейного, опять на Банк поставили, а Примакова этого на ЧеКа. Этот денежки наши поворует, а тот документики изобличающие попрячет. Ой, Маркеловна, запасайся солью, на питанье сгодится и мужикам в дробовики…»

Шумело общество, гулянье шло своим чередом. Луиза поразила встречающих с порога. В шубейке по пояс, в сарафане до пят, с русой косой на плече, она вплыла в двери и осияла всех улыбкой.

— Краса-девица, свет отроковица, не вели казнить, реки имя, бо нет мя, ручку тебе не лобызавши, — дьячком проскороговорил лысый дедушко с окладистой бородой, будто бы внук Толстого. Какого — не уточняли. — Любаша, — приласкала его бархатным напевом Луиза, и дедушко рухнул на колени, лобызая не токмо длань, но и чело свое зарыв в промежность.

— А это суженый ее, — поспешно представила хозяйка Бобу, большой поэт и генеральный директор крупной фирмы.

— Что еще за хрен в золотой оправе? — вмешался с допросом маршал. Его оттянули прочь: — Наш человек… Луизу умыкнули в одну сторону, счастливого Бобу в другую, веселье и беседы продолжились.

— Помолимся Господу нашему, — пророкотал бородатый некто в черной сутане, и слаженный хор грянул: «Коль славен наш Господь в Сионе…» Поставленным голосом вела партию грудастая певица, женки гостей уверенно подпевали, гнусавили маститые русоборцы, чего-то там озвучивали маршал с генералами, штатские и прочие переодетые партийцы шевелили губами, по стойке смирно вытянулись мальчики в черных косоворотках, от напряжения облизывая губы. Даже Боба надувал щеки. Терпеливо улыбалась Луиза.

Отпелись, прочувствовали, выпили, поснедали, задвигались по комнатам и переходам туда-сюда. Мужская часть общества чаще принялась нырять в прихожую, потеплели носы, окреп гомон. То там, то здесь по обрывкам фраз свивался жгут, какой свел вместе лишенных прежних привилегий, хлебных мест и синекур, кого сковырнуло неожиданно с нахоженной к благам лестницы и мальчиков, которым давалась возможность приблизиться к живой музейной рухляди и, даст Бог, вернуть ее в прежние пантеоны. «Давить этих жидов пархатых, гусеницами давить!.. Демократы поганые, Русь продали, у сына дачу отнимают… Говнюки, меня, секретаря обкома, не избрать…» Над всей Испанией чистое небо! «Нам, душеприказчикам русского народа… Давай по маленькой за успех нового крестового похода… Детей об стенку башкой, баб десантникам, а дочь его лично в задницу трахну!» Над всей Испанией чистое небо! «Е-мое, погуляем с топориками… Атомную бомбу — неинтересно. Интересно своими руками… Народ поддержит, водки побольше — и поддержит…» Над всей компанией гулял дух зла.

Уморился народ часам к шести утра. Стали расходиться, а Луизу все мылили глазами два полковника из Академии Жуковского, щупали коленки руками, да Бобу не отпускал разговор в закутке у трапезной. Разговор вроде заканчивался обычными по такому случаю заверениями:

— В общем, Борис свет Иванович, мы тебе доверяем и сказали все. Спасешь нашего товарища, в долгу не останемся. Многие тайны он хранит, а ты свою береги. Вернешься, ждет тебя достойное место, — увещевал Бобу бывший цековский тип.

— Мне бы здесь в такое время, — сжимал кулачонки Боба, — есть с кого должки получить…

— Взыщем, не бойся, — успокаивал генерал бронетанковых войск. Хрен в нос и танки наши быстры.

— Ты свое делай, — поддержал генерала-танкиста генерал без формы. — Все расписаны по местам, готовность «ноль».