Над законом

Илларион неторопливо покуривал, отдавая должное каждой затяжке, – сигареты приходилось экономить. Участковый, конечно, мужик мировой, но зарплата у него маленькая, на нем далеко не уедешь.

'Вот тебе и случай бросить это дело', – с усмешкой подумал Илларион. Впрочем, этот вопрос его беспокоил мало – сидеть без курева было не впервой, как и без всего остального.

За два с половиной дня, проведенных в гостях у добрейшей Веры Степановны, или просто Степановны, или, еще проще, бабы Веры, Илларион успел многое подметить и тихо поражался увиденному.

Дневная, видимая простым глазом жизнь деревни, да и не только этой деревни, но, пожалуй, и всех окрестных, теплилась едва-едва, через силу – потому, наверное, что не она была главной. Главной была жизнь ночная, полная приключений и опасностей, – чаще всего воображаемых, но порою весьма и весьма реальных, наподобие той неприятности, что произошла с незабвенным Борисычем.

Лес был вдоль и поперек изрезан неприметными дорогами и тропами, по которым круглые сутки осуществлялось непрерывное и оживленное движение. Двигаясь этими партизанскими тропами на юг, можно было попасть в Белоруссию, но это был маршрут второстепенный – в основном шли оттуда, шли машины, проседающие под грузом контрабандного масла, колбасы и даже, черт возьми, хлеба.

На западе же лежала благословенная валютная Латвия, и вот туда, как понял Илларион, шли грузы посерьезнее, обеспечивая пропитанием не только таможенников, за несколько лет успевших нажить приличные состояния, но и местных жителей. Последние, правда, состояний не наживали, но, по крайней мере, могли за счет ночного приработка сводить концы с концами.

Таможенники, как оказалось, представляли собой местную элиту. Попасть в этот узкий круг страстно мечтал любой молодой человек, у которого не хватило ума или везения своевременно покинуть родные пенаты. Элита же открывала свои двери для посторонних весьма неохотно, пополняясь в основном за счет родственников и ближайших друзей.

Это была великолепная в своей законченности система, весьма прочная и устойчивая, признававшая государственные границы только в качестве источника своего безбедного существования. Взорвать эту систему снаружи можно было, пожалуй, разве что с помощью ядерной бомбардировки. Поэтому Илларион выжидал, надеясь на случай, который поможет ему проникнуть внутрь. Он ничего не имел против интеллектуальной элиты или элиты, состоящей из профессионалов, к которой относился и сам, но элита, навербованная из жулья, вызывала у него сильнейшее раздражение.

– Вот я вас! – пообещал он неизвестно кому, глядя в ту сторону, где за ближним лесом нежился в полуденном зное маленький тихий поселок с черепичными крышами.

Он поднялся с завалинки и с хрустом потянулся всем телом. Очень хотелось пробежаться километров пять, а потом всласть покидать ножи, а то и пострелять из антикварного револьвера Архипыча. Но в деревне жили совсем по-другому, а чересчур бросаться в глаза Иллариону не хотелось. Он даже перестал делать по утрам гимнастику, заменяя ее колкой дров и другими хозяйственными делами, хотя это было, конечно же, не то.

– Ну, чего ты маешься? – спросила неслышно подошедшая баба Вера. – Пошел бы, прогулялся, в отпуске ведь. Или не в отпуске?

– В отпуске, Степановна, в отпуске. А дрова-то как же?

– Вот еще – дрова. Дрова, поди, не убегут, да и зима не завтра начинается. Успеется с дровами.

– И то правда. Золотой вы человек, Степановна.

Мне бы такую жену!

– А у тебя какая?

– A у меня, Степановна, вовсе никакой нету.

– Ох ты! Это как же вышло-то?

– Да просто такой, как вы, не встретил.

– Тьфу на тебя, хулиган, погибель бабья! Иди отселева, а то дождешься – окручу в два счета, заимею на старости лет городскую прописку.

– Московскую, Степановна. Вы подумайте хорошенько.

– Московскую? Да кто ж от своего счастья-то отказывается? Согласная я! Сей момент и поедем.

Все еще посмеиваясь, Илларион вышел из калитки и неторопливо побрел по пустынной улице в сторону школы. Просто потому, что идти в сторону милиции ему не хотелось. В милиции сидел угрюмый Архипыч, всякий раз при встрече провожавший Иллариона выжидающим взглядом.

Старику не терпелось посмотреть, как 'залетный Рэмбо' начнет крушить направо и налево негодяев, нагло поправших все законы и втоптавших в навоз его, Архипыча, единственного в здешних краях защитника этих законов. Илларион ничего не имел против, но он не любил, когда его начинали торопить, пусть даже из самых лучших побуждений.

Школа по случаю летнего времени была, конечно, пуста.

Илларион остановился напротив и, засунув руки в карманы брюк, стал прикидывать, сколько здесь может быть учеников. Двадцать, тридцать? Приземистое кирпичное здание могло, пожалуй, без труда вместить и сотню, но Илларион как-то сомневался, что в округе наберется такое количество школьников. На голой вытоптанной площадке перед школой ржавели разновысокие турники и брусья.