Надежда и Вера

     Наде хотелось удержать отца от гнева.

     – А что не хватало тем, кто все-таки ушел в монастырь? – Надя старалась найти нужные слова. – Я не говорю о бедняках, которые не были ничем привязаны к миру. Скажите, что не хватало людям богатым, состоятельным – князьям, вельможам, хозяевам? Ведь и у них, казалось, все было: дом, достаток, слава, почет, семьи. А вот почему-то бросали это – и шли в монастырь. Такие примеры, между прочим, не единичные.

     – Сравнила! – засмеялся Смагин. – Шли, согласен. Так это когда было-то? При царе горохе, когда людей были крохи. Да если даже и шли, что с того? Сейчас эра компьютерных технологий, колоссальных научных прорывов, открытий. Только сумасшедшие люди могут не признать всего этого и скрыться в четырех стенах кельи.

     – Почему не признать? Признают. Научные знания и открытия не мешают им верить в Бога. Более того: именно эти открытия помогли им поверить, почувствовать присутствие Бога и посвятить себя на служение Ему. Я знаю одну такую монахиню. Ее тоже считали сумасшедшей, а она, между прочим, профессор математики.

     – Знаю, о ком ты, – отмахнулся Павел Степанович. – Это до сих пор любимая тема разговоров в ее институте. Так она уже дама в возрасте, жизнь прожила, а ты в нее только вступаешь. И взять перечеркнуть ради какой-то прихоти. А о нас ты подумала? Кому мы оставим все, что нажили?

     – Моей сестричке, например. Даст Бог, семьей обзаведется, дети пойдут, внучата. Кроме того, вокруг столько людей, которые ждут помощи, недоедают, болеют…

     Смагин снова рассмеялся.

     – Так зачем ждать, пока мы умрем? Давай прямо завтра раздадим все – и тоже в монастырь. Иль нет, поступим, как предлагает Вера: пустим в свой дом нищих, калек со всего города, бомжей, с ними вместе бездомных собак, блохастых котов, брюхастых кошек, а сами пойдем доживать свой век где-нибудь на перроне вокзала. На тот свет все равно ничего не заберем. Так ведь у вас в монастырях учат?

     – Паша, не утрируй, – робко вклинилась в разговор Любовь Петровна.

     – Вы нам обе дороги! Это все равно, что одну руку лелеять, лечить, гладить, а в другую гвозди забивать или вообще топором отрубить. Ты думаешь, у нас душа не болит от всех твоих фантазий? В рай она, видите ли, захотела. А тебе не кажется, что ты и так живешь в раю? Если бы видела, как живут многие твои ровесники, если бы прожила нашу с матерью жизнь, тогда ценила отношение родителей, их беспокойство. Посмотрим, насколько твоих фантазий хватит. Когда, знаешь ли, рвутся вот так, как ты, очертя голову, частенько рвутся потом в обратную сторону, назад. Перед тем, правда, столько шишек набьют, что оставшейся жизни не хватит, чтобы все исправить.

     – Папочка, мама, – Надежда встала из-за стола и, подойдя к родителям, обняла их, – я вас очень люблю и не отказываюсь от вас. Но если я вам действительно дорога, не принуждайте меня к тому, к чему не лежит сердце. Я хочу служить Богу. И буду всю жизнь молиться Ему не только за себя, но и за вас. Вы мне тоже очень дороги.

     – Молиться за себя и «за того парня»…

     Смагин грустно усмехнулся и стал задумчивым, понимая, что не может переубедить дочь.

     – Что ж, молись. И попроси Бога, Которого ты так любишь, чтобы Он помог и нам поверить в Него, почувствовать Его. Пусть не настолько сильно, как это дано тебе, а хотя бы чуть-чуть. Если это случится – вот тебе мое отцовское согласие на твой выбор. Коль нет – пусть твой Бог тебе будет судьею…

7.

     Надежда поднялась в свою комнату и, прикрыв  дверь, легла на застеленную кровать. Вместо радости от общения с родителями она ощущала досаду на то, что ее снова не поняли. Давали знать переживания последнего времени, проведенного в монастыре.

     Пожив там совсем немного, Надежда вдруг столкнулась с проблемами, о которых даже не предполагала. Ей казалось, что она порвала с миром – порвала решительно, по примеру истинных ревнителей веры, шедших на подвиг монашеского служения Богу. Но оказалось, что мир сам не спешил отпускать Надежду. Он держал ее сотнями невидимых нитей, напоминая о себе каждый день – воспоминаниями, привычками, сновидениями… Мир стучал в ее память, душу, во все чувства. Стучал в плоть: настойчиво, властно, не желая отдавать то, что принадлежало ему, миру. Сама того не ожидая, Надежда стала попадать в ситуации, на ее взгляд совершенно пустяковые, безобидные, но на ровном месте создававшие для нее непредвиденные проблемы.

     Вот за что, например, ее недавно отчитала игуменья, когда узнала, с каким увлечением Надежда рассказывала таким же молоденьким послушницам о своей недавней жизни: заграничных поездках, учебе в США, друзьях, своем доме, родителях?

     – Матушка, – пытаясь оправдаться, объясняла Надежда, – я ведь без всякого умысла. Они спрашивают, потому что нигде не были, ничего в своей жизни не видели, им все интересно, а я могу им обо всем рассказать.