Надежда умирает последней!

— И глазки нормальные почти, — Лили не стала корчить из себя любительницу желе и пытаться погладить моего питомца, чтобы показать, какая она хорошая. Просто высказала свое мнение, спокойно и без притворства. За это я поставил ей мысленно плюсик. Что не притворяется непойми кем и не лебезит перед нами.

До третьего этажа дошли быстро, а вот перед нужной квартирой затормозили. Все-таки опасливо как-то было.

— Да что же вы, как не родные! — не выдержала Сигизмундовна нашего стояния перед кожаной дверью и резко распахнула ее. За ней тут же скользнула Птицына.

— Нефига себе! — услышав восхищенный голос белобрысика, и все остальные переместились в коридор квартиры. — Тут как у вас все! То есть, конечно, не как у вас, а по-другому. Но также!

Выражалась Птицына невразумительно, но стоило зайти в квартиру, как становилось понятно, что она имеет в виду. Все помещения, в которые мы заходили до этого, были абсолютно пусты. Без мебели, одежды и прочих вещей. Голые стены. Даже в ресторане остались только барные стойки, и то, потому что они были монолитные, сделанные, как часть стены, еще при строительстве.

Все, кроме нашей квартиры. И этой. В коридоре уютно горел приглушенный свет, даже несмотря на отсутствие электричества, на вешалке висела пара курток, напротив них, на стене, была небольшая картина с изображением лета в деревне, на коврике стояли ботинки.

— Получается, тут тоже кто-то в живых остался? — тихо прошептала Амели.

— Хозяева! Есть кто дома?! — зычно гаркнула Сигизмундовна.

Ответом ей была лишь тишина, да легкое эхо.

— Пойдемте, проверим, зачем нас так сюда направляли, — спокойно сказал я. Все равно, толкаться долго в коридоре было неудобно — слишком мало места, да и бестолково.

Квартира была двухкомнатная, и ближе всего к нам была дверь в залу, которую я и открыл.

— Тут люди с ребенком жили, — протянула Светка. — Смотрите, кроватка для малышков стоит.

Сеструха прошлась вдоль полки, заставленной игрушками, рассматривая их. Несмотря ни на что, она сама оставалась дитем. Светка дошла до кроватки, прошлась по ней безразличным взглядом и тут взвизгнула, прикрыла рот одной ладошкой и, выпучив глаза, начала тыкать пальцем свободной руки в кроватку.

Первой к ней подлетела Птицына. Тоже округлила глаза и повернулась к нам.

— Обалдеть! Да тут ребенок!

— В смысле? — Рядом с девчонками тут же оказалась Сигизмундовна, а за ней и Амели. Лили стояла рядом со мной и лишь вытягивала шею, пытаясь что-то рассмотреть.

— Он жив? — с надеждой в голосе спросила Светка. — Столько без воды и еды был…

— Такие маленькие только молочком питаются, — сказала Амели и, осторожно протянув руку, коснулась младенца. Тут же все в округе огласил громогласный ор.

— Живой, даже, кажется, здоровенький, — Амели осторожно достала пупса из кроватки, пытаясь укачать. — Надо бы его накормить.

При этих словах все почему-то обернулись на меня.

— Э! А я тут причем?! — на всякий случай замотал головой. — Это не мое!

— Молоко найди! Посмотри, вдруг где-то смесь есть, желательно сухая, а то готовое могло уже и протухнуть.

— Да вы че? — возмущению не было предела. — Я даже не знаю, как эта ваша смесь выглядит!

Тут уже вздохнула Светка и махнула на меня рукой, как на безнадежного.

— На мужиков в этом деле надеяться бесполезно! — важно сообщила она и поперлась на кухню.

— Ты, Петь, пока осмотрись. Нет ли признаков родителей, — спокойно сказала Амели, почему-то в этой ситуации взяв все в свои руки. — Если нет — то посмотри, что важного можно тут взять. Коли все, кроме ребенка исчезли, то им уже ничего и не нужно.

Я кивнул и пошел осматриваться. Мне навстречу уже неслась Светка с большой жестяной банкой, бутылкой воды и пластмассовой детской бутылочкой. На секунду остановилась, смерила меня высокомерным взглядом и задрала нос. Я только пригрозил кулаком. Чтобы не забывала, кто тут старший.

Я прошел в кухню. На столе стояла чашка, наполовину заполненная чаем, на поверхности которого уже начала образовываться плесень. Рядом надкусанный бутерброд. Хлеб жесткий, сыр скукожившийся и тоже с первыми белесыми пятнами. Пахло прогорклым маслом, которое, стаяв неаппетитной кучкой, лежало рядом на блюдце.

На плите стояла кастрюля. В ней — неприятно пахнущий недоваренный бульон. Рядом, в миске — уже совсем заветревшаяся, ставшая серо-коричневой, картошка. Наверное, кто-то три дня назад собирался приготовить суп.

Холодец не требовал сыра или чего-то еще, напряженно прижимаясь к моей ноге и озираясь. Похоже, ему тоже было неуютно.

Я тяжело вздохнул и поплелся во вторую комнату. Смятая кровать, на тумбочке рядом — открытая книга, слегка припорошённая пылью. Глазом не заметно, а вот, если пальцем провести, еле видный след остается. А около книжки стоит тарелка с двумя бутербродами в таком же состоянии, как и тот, что на кухне.