От метро пришлось идти довольно долго. Позади остались площадь с фонтанами, водяными радугами и знаменитым зданием вокзала.
Инга прошла мимо огромного комплекса Военной Академии, миновала подземный переход на оживленном перекрестке двух больших и шумных улиц, и далеко впереди увидела бордовую казенную ограду и массивные постройки из красного кирпича, такого же, как в Арсенале у Крепости и старинных районах Кронштадта. Но в отличие от арсенала и старинных домов, эти строения выглядели не ярко и величественно, а производили гнетущее впечатление. Даже когда еще не было видно колючей проволоки поверх ограды и решеток в окнах корпусов...
Серебристая "ауди" стояла у тяжелых красных ворот. Возле нее прохаживался высокий молодой человек в темно-синем костюме и нетерпеливо тыкал в кнопки смартфона.
- А я уже звонить начал, - сказал он, увидев Ингу. - Маякнули бы, я бы подъехал к метро. Зачем пешком-то шли? Пойдемте. Вот ваш пропуск.
- Спасибо, - Инга вложила пропуск в паспорт. - Постараюсь переубедить ее... В письмах она не хочет обсуждать эту тему. Может, при встрече...
Гнетущее чувство и нервозность передались и ей. Казалось, стены этого учреждения излучали ужас и страдание, накопленные за много лет... На фоне черного предгрозового неба, рокочущего приближающейся грозой, казенные постройки выглядели еще более зловещими.
- И откуда эта гроза, на ГисМетео ясный день обещали! - проворчал Максим, когда они прошли ворота. - Весь день, словно чертовщина какая-то! На дорогах полно психов за рулем, а придурки на переходах как нарочно под колеса сигают на красный свет. Да еще электронику глючит...
- Да, и в метро поезда клинит, на Чернышевской встали в тоннеле. Хорошо, что я раньше выехала, иначе опоздала бы... И люди как с ума посходили: орут, носятся, толкаются. Пряжка отдыхает... Как она?
- Плохо, - Максим безнадежно махнул рукой. - Еле ноги таскает. анализы совсем плохие. Когда нам в очередной раз отказали в домаресте, она перестала даже кисель пить. Капельницы тоже пришлось отменить: у нее на руках живого места нет, сплошной синяк. Но стоит на своем, требует доследования и смены меры пресечения до суда. Долдоны! - обозлился молодой человек, - бюрократы! Пока они раскачаются... И на что она надеется? Уж за два с лишним месяца могла бы понять, что их не проймешь...
*
- Давай, дорогуша, вперед! Не спи, замерзнешь!
- Я вам не дорогуша, и не надо толкаться! Я и так найду, где тут дверь.
- Смотри, Литвинова, договоришься. по тебе уже давно карцер плачет.
- Ну и пусть плачет дальше!
- Умная сильно. У вас час!
Инга поднялась, когда в комнату для свиданий с привинченной к полу мебелью вошли три женщины. Две великанши в форме, похожие, как близнецы - блондинки с химической завивкой и ярким макияжем на угрюмых лицах с рязанскими носами "картошкой". Девушка в джинсах и белой майке затерялась между ними. Еще три месяца назад это была статная цветущая молодая женщина; даже год в одиночной камере не подкосил ее. Сейчас же она была совершенно измождена, похудела почти вполовину, лицо землистое, черты заострились, взгляд болезненный. Короткие темно-русые волосы поредели, в них заблестела седина. В комнате было тепло, но девушка, садясь напротив Инги, зябко поежилась, проступили острые ключицы. Инга посмотрела на ее руки, и по спине пробежал холодок: сгибы локтей превратились в сплошной лилово-черный синяк от многочисленных уколов и капельниц. Шла она с трудом, ноги в висящих как на вешалке джинсах дрожали от слабости. Но она гордо подняла голову, и взгляд исподлобья по-прежнему был жестким и упрямым.
Охранницы вышли, оставив открытой дверь.
- Привет, Мичиру. Ну ты настырная девчонка, все-таки прорвалась.
Инга закусила губу, чтобы спазм отпустил горло. Да, совсем плохо. И этот кураж дается с трудом...
- Я хотела лично с тобой поговорить, - сказала она. - В письмах ты эту тему игнорируешь...
Визави тяжело вздохнула, положив худые ладони на столешницу с потускневшим от давности лаком.
- Я поняла, Кайо, - ответила она, - мне приходит много писем с просьбами прекратить голодовку, но я знаю, на что иду и ради чего. Целый год я билась, пытаясь доказать очевидное, но это никого не интересует. Меня собираются судить за то, чего я не совершала, и явно осудят. И у меня остался только один способ протестовать против этого. Я ведь хочу жить. Но мириться с происходящим не могу.
- Харука, но ты видишь, что все без толку, - Инга протянула руку и коснулась ее пальцев, холодных и покрытых аллергической сыпью. - Есть ведь и другие способы, а так ты только себя калечишь...
Собеседница промолчала, но руку не убрала.
- Я отвыкла бояться, - сказала она, - и думаю, что, может, если они поймут серьезность моих намерений, то зашевелятся. ТАКИЕ последствия им не нужны, понимаешь? Пожалуйста, Мичи, не отговаривай меня. Мне тяжело говорить "нет" близким и друзьям, но решение свое я не изменю. Я рада нашей встрече... Давай поговорим о чем-нибудь другом. Может, я хотя бы ненадолго отвлекусь...