Надежды и муки российского футбола

Когда я был маленький и играл в футбол, то моя мать считала, что это несерьезно. Я все время где-то на улице, и меня надо к чему-то «привязать», чтобы я больше занимался и не был целый день на улице. Нас воспитывала улица. Кстати, в то время улица была главным воспитателем и воспитывала очень неплохо, я так считаю, – не то что сейчас (мы с Вами одного возраста, поэтому Вы это очень хорошо знаете). И мои родители решили, чтобы я больше не играл в футбол, а занимался чем-то серьезным, – меня мама повела в музыкальную школу. Хотела, чтобы я занимался на фортепьяно (как раз они купили пианино «Красный Октябрь» – до сих пор помню). Мама хотела очень, чтобы я занимался. Но для того, чтобы заниматься пением, туда надо идти в пять-шесть лет, а мне уже было одиннадцать-двенадцать. Ей сказали: «Нет, давайте пусть лучше он на виолончели занимается!» Я ответил, что я этот гроб таскать не буду, – короче, я это бросил.

В 14-15 лет вернулись опять к этой теме (что я должен быть музыкально развит). Почему-то моя мать – она сама хорошо играла и пела – очень хотела, чтобы я тоже полюбил музыку. И опять меня взяли в музыкальную школу и сказали, что можно заниматься фортепьяно (фортепьяно обязательно присутствует на вокальных отделениях и факультетах), что я буду числиться формально как певец, но буду посещать уроки фортепьяно. Я же сказал, что не пою (в детстве я всегда пел, бабушка моя пела и мама пела, и я всегда подпевал).

Меня привели в класс и сказали: «Ну, давайте на всякий случай проверим!» (они проверяли голос и слух в училище). Проверили и заключили: «У него есть голос». И был такой Надькеде, очень симпатичный человек, педагог, сам был хороший певец, он пел в Петербурге в Кировском театре, в Мариинке, и он сказал: «Давай заниматься». Я думаю: давай! Заинтересовался так, что мне это понравилось. Я пел баритоном, занимался там почти два года, а потом меня забрали играть в футбол в Тбилиси. Педагог написал мне письмо, просил Давида Анадаладзе, чтобы тот меня прослушал. Я был немножко ветреный и это письмо потерял и не пошел к Давиду Анадаладзе, а продолжал играть в футбол. Я поступил учиться пению позже, когда меня взяли в тбилисское «Динамо», и учился хорошо. Очень хорошо.

В это время моя мать очень хотела, чтобы я был врачом-хирургом. Но тогда уже стоило очень дорого поступать в медицинский институт в Тбилиси, таких денег у нас не было. Даже не помогало то, что я играл в тбилисском «Динамо». Друзья мне порекомендовали поступить в политехнический институт. И я поступил в политехнический институт на горный факультет. Там тогда была очень красивая форма, а я даже не знал, кем я стану или что я буду делать после окончания.

Я считаю, что это неплохая форма будущей социальной адаптации спортсменов, закончивших карьеру. Руководитель спорта Грузии тогда был Сихарулидзе, который говорил: «Лучше пусть спортсмен поступит, учится в институте, чем станет каким-то бездельником. Лучше пусть будет так». И так и сделали. Сдал экзамены (у нас немножко раньше принимали, спортсмены заранее сдавали экзамены, где-то в начале июля). Конечно, у нас были льготы. Хорошие спортсмены почти все и в Тбилиси, и в Грузии устраивались в высшие учебные заведения: физкультурный институт, политехнический институт, университет на разные факультеты. Сложилась хорошая традиция: закончив карьеру, большие футболисты никогда не были брошены, им всегда давали хорошие места работы, они всегда имели какую-то работу, профессию. Представляете, какое разочарование может испытывать 33-летний человек, который приобрел всесоюзную славу, которого все любят, с которым все хотят общаться, – и вдруг, прекратив играть, он видит, что абсолютно никому не нужен! Вы знаете, сколько трагедий было у великих футболистов, когда они заканчивали играть в футбол! Чем все заканчивалось! В Грузии этого не было – все устраивались. Почти все обычно заканчивали высшие учебные заведения. Им помогали заканчивать учебные заведения и всегда устраивали на какую-то хорошую работу. Они всегда имели работу, если не шли в тренеры. Это, я считаю, было, безусловно, хорошо. Это было очень позитивное явление в грузинском футболе.

Я также использовал это и стал студентом политехнического института. Позже я получил серьезную травму колена и спины, почувствовал, что не могу играть, да и врачи говорили, что с таким позвоночником играть нельзя. Я ушел из команды в 1959 году, и тогда уже за мной охотился один консерваторский профессор, которому рассказали, что я учился два года в Сухуми пению. Тогда невозможно было достать билеты на стадион на футбол, в Тбилиси билеты можно было достать только по большому блату. Так вот этот профессор часто приходил ко мне (я жил в общежитии на «Динамо»), и я ему давал два билета. Так мы с ним сблизились. И когда я уже не играл в футбол, он говорит: «Давай, ты же пел хорошо, давай попробуем». Мы попробовали: я месяца два с ним занимался очень интенсивно. Уроки у нас пошли как-то успешно. Потом я уехал в Донецк готовить диплом в политехническом институте.