Надежный человек

Но вот наконец можно разглядеть и лицо. Мгновение-другое он смотрит на подозрительного человека и внезапно понимает, что ни за что на свете не смог оы удержать в памяти его глаз, их выражения. Они безлики, эти глаза, поскольку человеку нужно всегда таиться.

Вместо того чтобы направиться к заранее намеченной улице, Зуграву стал отрываться от подозрительного типа, но тот и не думал давать ему такой возможности. Стало ясно: нужно попытаться установить, с какого момента и, главное, с какого места началась слежка. В какой степени она связана с мансардой, «швеей» Викторией, а также и… с другими людьми, уговорившими его ночевать в «надежном месте»? Каков промежуток между ночевкой и появлением этого типа? И еще одно: не может ли быть так, что этот человек попросту причастен к «Трем минутам»?

Нельзя было отмахнуться от неприятных мыслей, напротив, следовало как можно скорее установить истину.

Что же касается такой частности, как необходимость запутать след, провести за нос недалекого соглядатая — это, в конце концов, не составляло особого труда.

Не прошло и получаса, как он оторвался от преследователя. Теперь тому ни за что не напасть на его след. Однако после того, как он приблизился к зоне проведения операции — с изрядным опозданием, — в нескольких шагах от себя увидел все того же типа. На этот раз рядом со шпиком был и другой человек.

Зуграву мгновенно скрылся за углом дома. Впрочем, на операцию он все равно опоздал. Она уже состоялась.

Правда, разговора между ними Зуграву уже не услышал.

 — Почему ты не подал сигнал, как обычно? — строго отчитывал второй безликого прилипалу. По–видимому, это был какой-то старший чин… Он был коренастым, плотным и все время держал правую руку глубоко засунутой в карман плаща. — Нужно было дать сигнал — ребята сразу бы сорвались с места!

 — Но какой это имело смысл? Истекло три минуты, и они бросились врассыпную… Что можно было сделать?

 — Как это что? — в бешенстве прокричал человек, державший руку в кармане. — Стрелять вдогонку! Убитый или раненый, но хоть один да попался бы!

Он задыхался от злости и, еще раз бросив испепеляющий взгляд на попавшего впросак шпика, повернулся и, тяжело ступая, удалился.

II

…Три минуты. Волох взял на себя всю ответственность за операцию, к тому же попросил, чтоб за нею проследил и Кишинев. Он принял самые строгие меры предосторожности, даже сосчитал шаги, которые предстояло пройти, не говоря уже о связи и путях отхода. Но самым главным, конечно, был категорический приказ: «Ни одного арестованного!»

Все было строго выверено — и расстояние до площади, и время, какое отводилось на скандирование фразы «Долой фашизм!», и расстановка на нужных местах людей, — одним словом, Волох предусмотрел все, стараясь провести операцию так, чтобы полиция и сигуранца не смогли никого схватить.

«Что скажет Зигу Зуграву?» — много раз спрашивал себя Волох. Его ждали на инструктаже, который созывался в крохотном, полудеревенском доме, затерянном среди таких же халуп.

Уже давно стемнело; собирались попозже, расходиться наметили с наступлением дня. Горела только одна свеча, чтоб даже через малейшую щель в ставнях нельзя было заметить проблеска света… Кроме Зуграву должна была также прийти Илона… Она уже здесь.

На первый взгляд ее можно принять за молоденькую девушку, которой едва исполнилось двадцать. Короткая стрижка, густые пряди черных волос. Быстрая в движениях. В достаточно элегантном и вместе с тем неброском черном костюме.

Тускло горит свеча. По лицу Илоны пробегают тени, черные глаза пристально, изучающе всматриваются к полумрак комнаты.

Илона прибыла сюда совсем недавно, и для этого, как говорили подпольщики, ей пришлось перейти линию фронта.

Она ищет глазами Зуграву, но того почему-то не видно.

Откуда-то из темноты появляется знаменитый Тудораке Хобоцел, обер–кельнер лучшего в городе ресторана. Он подходит с тоненькой свечой к столу, до сих пор утопавшему в темноте, проливает на него несколько капель воска и осторожно укрепляет свечу. Зыбкий свет озаряет желтое лицо с угловатыми, острыми линиями скул. Зрачки кажутся более темными, чем при дневном свете, лоб — шишковатый, в глубоких тенях. Пламя слегка колеблется, и от этого лицо Тудораке все время меняется, хотя по–прежнему остается симпатичным, даже привлекательным, несмотря на всю его уродливость… Он положил локти на стол, намереваясь, по–видимому, что-то сообщить собравшимся. Пламя свечи, встревоженное струей воздуха — в комнату вошел еще один человек, — слегка удлинилось и внезапно осветило несколько хлебов, сложенных на столе. Только в эту минуту собравшиеся ощутили и сладкий, пьянящий аромат хлеба, по всему недавно вынутого из печи.

 — Нужно накрыть караваи! — встревоженно воскликнул кто-то.

 — Это еще зачем? — Невысокий, щуплый человек возбужденно вскочил на ноги. — Не нравится, что ли, как испекли?

 — Помолчи, Кику! Хлеб отличный, только слишком щекочет ноздри, — шутливо бросил еще кто-то.