Надежный человек

 — Как бы вы отнеслись к тому, если б я попробовал немного облегчить вам режим? — спросил он, с опаской поглядывая в сторону Кранца. — Мне трудно допрашивать человека, даже если он самый опасный преступник, когда тот не может свободно передвигаться, жестикулировать…

 — Да, да, жалость, — продолжал арестованный. — Наверно, много зла сделали этой рукой, если теперь приходится прятать ее от людских глаз? — спросил он словно бы из простого любопытства.

 — Послушайте: оставьте болтовню, перестаньте рядиться под еврея, — пытаясь сдержать ярость, ответил Кыржэ. — Один раз вам удалось остричь волосы, хотя ни к чему это не привело… Во второй рае не удастся.

 — У нас только раввины не стригутся и не бреются… Я же простой грешный человек…

 — Наверно, я прикажу остричь вам и ресницы — слишком уж они прячут ваши глаза! Садитесь вот тут, на скамье! — строго проговорил Кыржэ, указывая место арестованному. — И не шевелитесь, застыньте!

Эксперт–криминалист нагнулся — поближе рассмотреть лицо арестованного. Он стал внимательно изучать его, но, как и предполагал, — все еще не справившись с яростью — ничего особенного не обнаружил.

 — Да что такое, они у вас не вылезли, случайно?

 — До сих пор не замечалось. Может быть, сейчас… кто его знает, — слабо усмехнулся тот.

 — Издеваетесь? Шутите? Но не надо мной — над своей собственной жизнью, уверяю вас. В конце концов, неважно, к каким еще уловкам вы решитесь прибегнуть…

Именно это и соответствует облику Томы Улму: бесстрашие, присутствие духа. — Он ухватил руками подбородок арестованного и стал мять, изо всех сил тереть его пальцами.

 — Все в порядке! — Голос эксперта теперь звучал победоносными нотами. — Показываются, растут! Потерпите немного, какую-то малость. Потом уже ничего не поможет — ни железная выдержка, ни вера в коммунистические идеалы. Как только начнут завиваться в колечки, все будет кончено. Одной завитушки и той хватит… Посмотрите мне в глаза!

В это время со своего складного стула поднялся Кранц — похоже, немец собирался подойти к эксперту.

 — Будьте добры, поднимите лицо! — снова проговорил Кыржэ. — Сколько бы раз я ни смотрел в ваши глаза, никак не могу избавиться от ощущения, будто вижу их впервые. Потому что… Ну вот, пожалуйста, опять прячутся! Вы открыто издеваетесь надо мной! Перестаньте. У меня начинает сверлить в голове… Герр Крани! Герр Кранц! — приняв смиренную позу, позвал он. — Я, кажется, переборщил, превысил свои полномочия, не так ли? В таком случае — берите его! Передаю в ваши руки — можете исправлять ошибку Кранц открыл наконец рот:

 — Зибен ур! — Он достал из кармана часы, поднес их к лицу Кыржэ. Затем шепнул на ухо, косясь в сторону арестованного: — Семь часов… Елена Болдуре!

Кыржэ также посмотрел на часы и, не проронив ни слова, вышел.

В коридоре он наткнулся на надзирателя, стоявшего по стойке «смирно» и всем своим видом показывавшего, что намерен — если будет позволено — доложить о чем-то.

 — Чего нужно? — приподнял руку Кыржэ.

 — Пришла госпожа Дангэт–Ковальская. Прикажете провести в камеру?

 — Можешь, — разрешил тот. — Только попроси немного подождать. Впрочем… Где она, в контрольной будке?

 — Надзиратель! — снова начала звать Лилиана, с огорчением думая, что голос ее звучит слишком слабо и потому, наверно, не слышен в коридоре.

И все же в какую-то минуту дверь отворилась — надзиратель заглянул в камеру.

 — Моя мать, госпожа Дангэт–Ковальская, должна сегодня получить свидание. Эксперт–криминалист сказал, что вы можете найти его в камере… — Но не договорила, не смогла назвать имени…

 — Если понадобится — найду, — закрывая дверь, пообещал тюремщик.

«Найду, найду», — все еще звучало в ушах. А его уже… и® если это ложь? Не более как провокация? Никто на свете не может схватить такого человека! Никто! Неужели все-таки схватили? Неправда! Или хотя бы напали на след?

«Мама, мамочка! Они узнали, что у него вьющиеся волосы. Только мне на целом свете было это известно. И… еще одному. Он слышал от меня… Если ты мне мать и если я тебе дочь, тогда найди, мамочка, подвал на Вокзальной улице… По левой стороне… Военная пекарня… Несколько ступенек вниз, спроси Илие Кику, бригадира… Ты запомнишь: Илие Кику? Скажи ему — только с глазу на глаз, чтоб не услышала ни одна живая душа… Скажи… Ты сразу узнаешь его, как только зайдешь в подвал… Вьющиеся волосы и тоненькие, колючие усы… Повторяй за мной, чтоб не перепутать… Раньше всего скажи, что я люблю его. Только его, одного его. Обязательно скажи, прямо так: люблю… люблю, как мужа…»

Внезапно она почувствовала, что сейчас расплачется — рыдания подступали откуда-то из дальних глубин, однако сумела справиться с собой, сдержала слезы. Снова подошла к двери, прислушалась — не доносится ли шум из коридора. Потом вернулась к постели, легла. Как ни старалась сдержать стон, даже зажимала ладонью рот и укутывала голову одеялом, рыдания все равно подступали к горлу. Девушка поднялась, села на край койки.