Надежный человек

«Мама, посиди рядом со мной, — стала шептать она. — Прижми меня к груди, укачай, как укачивала когда‑то маленькую… Помнишь то время? Вот так, мама, вот так… Скажи ему, что я прошу выполнить мою просьбу, — Лилиана как будто немного успокоилась, стала держаться ровнее, словно бы и в самом деле разговаривала с мужем, сдержанным, рассудительным, и такою же старалась быть и сама. — Пусть какими угодно путями передаст… Он знает кому… Чтоб немедленно пошел к парикмахеру, остриг волосы и сбрил бороду… Немедленно! Это очень важно, мама! Так и скажи: немедленно! Если ж ответит, что поздно, что теперь уже это не имеет больше смысла, тогда… Тогда скажи, что вина полностью лежит на мне. Что я отдала его в руки Кранца и Кыржэ… Так и скажи, мама, умоляю тебя! И понесу за это заслуженную кару. Но чтобы он, Илие, обязательно нашел Дана — как бы не остался ненаказанным этот предатель! Потому что он и есть предатель, каких не часто встретишь на свете. Не забудь же, мама, скажи: Дан — предатель! Да, да… Сделай это ради меня… Ничем другим я уже не смогу оправдать себя, мама, только этим… Помни же: Дан — предатель…»

 — Госпожа Дангэт-Ковальская! — послышался за полуоткрытой дверью голос надзирателя. — Вам разрешено десятиминутное свидание.

Раздались шаги, стук каблуков по цементу, пока еще отдаленный и равномерный. Дочь узнала походку матери, стук ее каблуков. Даже как будто услышала легкий шелест платья.

Она почувствовала внезапно жалость, даже презрение к себе: кому, как не жеманной лицеистке, к лицу все эти слезы и сетования? Проклятая слабость духа!

Поднявшись навстречу матери, Лилиана стала легонько массировать кожу на лице, в особенности под глазами, где были огромные черные круги. Хорошо бы еще и говорить ровным, спокойным голосом!

Легкий металлический звон — царапнуло о железо двери кольцо на руке матери: дзинь, дзинь!

В скважине повернули ключ. Лилиана обхватила голову руками и замерла.

XXVI

В подвале нельзя было продохнуть из‑за дыма. После того как из печи вынули сгоревший хлеб, кто‑то распахнул окошко, другой бросился к двери и слегка, чтоб не привлекать внимания прохожих, приоткрыл ее. Потери были значительными, покрыть их было не так уж легко. Тем более в военное время, и виновником был не кто иной, как сам бригадир.

Стоило бы попытаться утрясти дело с плутоньером, каким‑то образом загладить вину, но куда там — Илие находился в таком состоянии, в каком бригадира никогда еще не видели. К нему боялся подойти даже Василе Антонюк, которому было поручено стоять на страже и не подпускать к печи ни одного человека, пока он, Илие, разговаривал в кладовке с дамой под вуалью, неожиданно явившейся в пекарню. Впрочем, разговоривали они недолго. Чаем и свежеиспеченным хлебом Илке даму не угощал, не проводил до порога… Ему было безразлично даже то, что из печи валом валил дым.

Он неподвижно сидел в каморке, опустив голову на здоровенные кулаки.

 — Что будем говорить пентюху плутоньеру, когда проспится? — попытался — в который раз — вывести его из оцепенения Антонюк. — Цыган увидит, что сожгли столько хлеба, и, чтоб оправдаться самому, отдаст нас под трибунал. Мне же жить пока еще не надоело.

 — Ничего, тогда пошлем и его куда следует… Агаке здесь? — деревянным голосом спросил Кику чуть позже.

 — Здесь, но, может, мне стоило бы его заменить?

 — Пусть берет ведро с керосином… Он знает…

 — Вот как? — Антонюк насторожился. — И что надо будет с ним делать?

Но больше расспрашивать не стал. Кику рванулся сквозь густые клубы дыма, обволакивающие подвал, намереваясь прошмыгнуть в дверь.

Василе бросился за ним, накинул ему на плечи куртку.

 — Куда бежишь в такой поздний час? Как будем рассчитываться за целую печь сгоревшего хлеба?

 — Только одним: пусть сдыхает с голоду весь паршивый гарнизон! Пойдем к цистернам с горючим, пустим на воздух… Это во–первых.

 — Согласен целиком и полностью! — возбужденно взвился «доброволец», — ну, а во–вторых?

 — Справиться бы с этим… и на том спасибо скажешь, — поддел его Кику, — И вообще… если плачешься, говоришь — жить не надоело, можешь сматывать удочки.

 — Хотелось бы, чтоб вышло… чтобы все было…

 — О чем это ты? — посмотрел через плечо бригадир.

 — О том, что — «во–вторых». Знать бы заранее, — ответил тот, — что тебе самому тоже жить не надоело. Что не бросишься в пасть печи.

 — А если даже брошусь? — подхватил бригадир. — Будешь спасать? Ты, который… Ладно, давай дождемся Агаке — не то он не найдет нас в этой темени. Но скажи мне, почему это Дан Фурникэ посчитал тебя таким надежным, заслуживающим доверия человеком? Ты мог бы объяснить мне это?

 — Не Фурникэ, — уверенно ответил Антонюк. — Я связался с ним через Бабочку, только через нее.

 — И все же Фурникэ, никто другой, добился твоего освобождения.

 — Его просила Бабочка. Тогда она еще доверяла ему, ты и сам хорошо это знаешь.

 — Ну ладно… Значит, сгорел весь хлеб? — внезапно спросил бригадир.

 — Весь. Я стоял на страже, ты сам же велел. Кику слегка подтолкнул его в спину: