Надгробные речи. Монодии

В отличие от «Монодии...» «Надгробная речь Юлиану» очень большая и содержит полный набор риторических топосов, раскрывающих традиционные для эпитафия темы. Это благородное происхождение, воспитание и образование Юлиана (см.: 7—30), его подвиги на войне с германцами (см.: 31—89), противостояние императору Констанцию (см.: 90—116) и, наконец, царствование (см.: 117—203). На фоне всего этого описывается нрав и образ жизни императора, а в заключение следует рассказ о персидском походе Юлиана и его смерти (см.: 204—280). Помимо основной части, в эпитафии Либания есть вступление, содержащее традиционную жалобу оратора на трудность задачи — воздать хвалу Юлиану и достойно оплакать его кончину (см.: 1—6). В основной части эпитафия мы также находим плач по умершему (см.: 281—295) и топос утешения (см.: 296—307). Однако у Либания заметно и отклонение от канона: это отсутствие традиционного призыва к подражанию умершему, а также финальной молитвы богам. Вместо этого в конце речи возобновляется плач (см.: 308), как в «Надгробной речи Этеонею» Аристида.

Как мы видим, в целом строго следуя риторическим канонам эпитафия и монодии и одновременно творчески перерабатывая достижения предшественников, Либаний, с одной стороны, продолжает традицию греческого красноречия, ориентированного на классические образцы аттических ораторов, а с другой — завершает ее, стоя в одном ряду с Гимерием и Фемистием. В творчестве этих трех ораторов нашли воплощение последние достижения позднеантичного ораторского искусства (см.: Petit 1955; Petit 1957; Cribiore 2007; Hoof 2014).

Помимо собственно надгробных речей и монодий древнегреческих ораторов, до нашего времени дошло два риторических трактата, в которых не только упоминается об этих жанрах, но и даются подробные рекомендации по составлению речей. Это руководство Теона Александрийского под названием «Подготовительные упражнения» («?????????????») и трактат Менандра Лаодикейского «Об эпидейктическом красноречии» («???? ????????????»). В основе указанных сочинений лежит классическое учение Аристотеля о трех родах красноречия, а также об этических и стилистических принципах «похвалы» и «хулы» (см.: Риторика. 1.9.1366a—1368a). Из этого видно, что позднеантичная теория ораторского искусства относила эпитафий и монодию к торжественному красноречию, рассматривая их как вариацию жанра энкомия. Таким образом, на оба жанра распространялись формальные предписания, характерные для традиционной похвалы. Это, как правило, избавляло авторов риторических руководств от необходимости отдельно излагать теорию надгробной речи. Так, Теон ограничивается лишь кратким комментарием на данную тему:

Энкомий — это речь, показывающая величие доблестных деяний и прочих достоинств какого-либо определенного лица. Ныне энкомием зовется речь, обращенная отдельно к живым, речь же, обращенная к умершим, называется эпитафием, а речь, обращенная к богам, — гимном. Восхваляет ли кто живых или мертвых, героев или богов — способ произнесения речей один и тот же.

О похвале и хуле. 226—227

Трактат Менандра Лаодикейского, в котором эпитафию и монодии уделяется гораздо больше внимания, — важнейший источник для изучения этих жанров. При изложении теории торжественного красноречия Менандр ориентируется в основном на речи Элия Аристида[942], о котором упоминает в самом начале раздела, посвященного эпитафию (см.: Об эпитафии. 287—288). Это дает нам возможность рассмотреть одновременно и риторическую теорию, и ораторскую практику относительно эпитафия и монодии. Итак, в разделе «Об эпитафии» («???? ?????????») Менандр дает эпитафию такое определение: «У афинян “эпитафием” называется речь, ежегодно произносимая в честь павших на войне, однако свое название она получила не от чего иного, как от обычая говорить ее над самим телом покойного <...>»[943] (287). В дальнейшем это название стали относить уже к любой надгробной речи, в том числе индивидуальной, а ее произнесение у могилы покойного более не являлось обязательным. Согласно Менандру, надгробные речи могли писаться и произноситься спустя длительное время после смерти адресата (см.: 288—290).