Надо же, как интересно получилось (СИ)

— Тебя снова что-то тревожит? – начинает почему-то Чак. На самом деле, у меня была целая, заготовленная заранее, речь – странная, но вполне пригодная для ситуации и в принципе в моём характере. Только все слова почему-то как ветром выдуло, я только и могу, что рассеянно смотреть на мебель гостинной Чака, не фокусируя взгляд на нём самом, и сжимать руки в кулаки, дабы спрятать нервно дрожащие пальцы.

Те, кто были против той теории, приводили в пример поведение Пророка, его отношения с Бекки, пугливый и даже почти что застенчивый характер. Мог ли Бог быть таким? Мог ли он любить – в том самом плане, а не в невинном отношении бесконечной любви к своему творению? Мог ли он хоть сколько-то быть человечным?

Мог бы.

Это же грёбаное “Сверхъестественное”, где ангелы не такие уж душки, Люцифер ведёт себя как обиженное дитя, а два брата-акробата умудряются спасать мир от апокалипсиса в который раз подряд. Где Судьба – та ещё склочная дамочка, ангел-алкоголик может не дать Титанику утонуть, а с помощью скрижалей можно хоть Ад закрыть, хоть пернатые задницы с их поднебесья спустить на землю грешную. Этот мир – безумный мир на самом деле, но только по стандартам мира-без-магии-Алисы, для этого же мира подобное – норма.

Так почему Бог не может быть человечным?

— Да, тревожит. – соглашаюсь я. Тревожит, и ещё как. В том мире я была одной из тех, кто считал Чака – Богом. Но почему-то оказавшись здесь, я почти не думала об этом, его поведение, его поступки – на самом деле, это серьёзно вводит в ступор, заставляя соглашаться с тем, что, возможно, та сторона, которая была за подобную теорию, была не права. Что я на самом деле ошибалась. Неуверенный, милый в общении, совсем бесконфликтный Чак – он вызывал совсем другие эмоции, чем мог бы вызвать человек со скрытой силой. В его взгляде не проскакивали нотки силы, мощи, уверенности. Он просто был хорошим человеком, который кажется спивался под воздействием бесконечных видений.

Так что я просто откинула эту теорию куда подальше в недра моего чутка сумасшедшего сознания, потому что, как я считала тогда, это не стоило моего внимания.

Но на самом деле была ещё одна причина, по которой мне не хотелось верить в это, да и задумывать тоже.

— Эй, Элис, очнись. – меня осторожно тряхнули за плечо, заставляя вырываться из мыслей. – Ты хотела поговорить.

Так сложно почему-то – просто начать говорить. Горло отчего-то перехватывает, как комок какой-то.

Мы все стремимся к правде, но достигая её не чувствуем облегчения. Страх перед последним шагом почти такой же сильный, как перед самым первым, пробным. Черта, граница, точка невозврата – мы переступаем её без права отступить, не зная понравится ли нам то, что мы увидим после завершения, что мы узнаем в конце.

— Прости, – кривлю губы в извиняющейся улыбке, но её сейчас слишком сложно удерживать на лице. Улыбка скисает, и я нервно облизываю внезапно пересохшие от переживаний губы кончиком языка. – Я догадалась.

Вот так вот – как падение в пропасть. Быстро, стремительно, одним прыжком – а ведь это всего лишь два слова. Очень сложно будет теперь свести всё к шутке, если я решу отступить. Да и вряд ли я рискну это сделать – я слишком жажду знать, правдивы ли мои догадки.

Он смотрит якобы непонимающе. Хотя, похоже, не “якобы”. Под моим “догадалась” может скрываться и вправду очень многое. “Я догадалась, как уговорить Винчестеров, как окончательно перетащить Люцифера на сторону Бобра, как заставить Михаила отступить от своего желания сразиться с братом”. И ещё миллион “как”. Я ведь ни с кем не делилась своими мыслями на счёт Чака, так что вряд ли он знает о них. Что-то мне подсказывает, что даже если я права и он серьёзно Бог всемогущий, ему всё равно особого удовольствия не доставляет мониторинг всех вокруг.

Знать всё на свете – это… печально как-то.