Надоевшая (СИ)

А вот Мезенцев, улучив минутку, не преминул попытаться меня облапать, а получив учебником по руке, язвительно, но, к счастью, тихо сыронизировал по-поводу моей лжи:

— Чтобы не сказать, что топилась, ты решила соврать, что у тебя понос. Гениально!

В остальном все прошло гладко, те, кто спрашивал меня о том же самом, поверили, и классная почему-то, прицокав наконец острыми короткими шпильками в кабинет, решила проводить урок, а не докапываться до меня. Впрочем, она и выглядела на себя не похожей: собранная, сосредоточенная, задумчивая женщина лет сорока в бордовом костюме и с короткой стрижкой темных волос, она сегодня даже голоса ни на кого не повысила. Урок прошел на удивление мирно в повторении пройденного материала, заучивании неправильных глаголов, проверки домашних заданий и прочей рутине английского языка. Меня проверка домашки не коснулась вообще. Лишь после занятия Валентина Евгеньевна попросила меня в ближайшее время постараться принести справку, а я покивала ей, словно китайский болванчик.

А вот в перемену, пока я перебиралась из кабинета английского в кабинет алгебры и геометрии, меня настиг наконец человек, которого я отчаянно не желала видеть. Денис Агатов. Избежать его было никак нельзя, хотя мне безумно этого хотелось. Просто, черт бы его побрал и выебал, безумно! Перед этим человеком у меня теперь было органическое отвращение, сильнее, чем даже перед Мезенцевым, сильнее, чем вообще перед кем бы то ни было. А нужно было делать вид, что все в порядке.

Лучезарно улыбающийся парень с прической и костюмом пай-мальчика и душой распоследней подколодной змеюки приближался ко мне с целью пообщаться. И вместо того, чтобы сбежать от него побыстрее в нужный кабинет, я усилием воли вынудила себя подойти к нему, неуверенно улыбнуться и сказать:

— Привет, Денис. Если что, поддерживай мою легенду насчет того, почему меня не было три дня. И извини, что не отвечала на звонки, не до того было.

Глава 10. Каштанка и правда дура

Лицемерный подонок, то есть простите Денис Агатов, был удивлен моим почти дружелюбием, но, вроде как, обрадован. Расспросил меня, куда я запропастилась и почему до меня было не дозвониться, получил практически честный ответ (а лучшая ложь — это, как известно, полуправда), что я была очень подавлена и никого не хотела видеть и слышать. Я опустила лишь ту часть моего добровольного заточения, в которой я решила уплыть в мир иной, а Белоусов послужил моей лодкой обратно. Об этом «Дэнчику» знать было противопоказано. Особенно если он хотел как-то использовать меня против Спайка. Потому что этот поступок даже меня подводил к мысли, что он не так равнодушен ко мне, каким хочет казаться. Такой отчаянный малолетний псих, как Денис, схватится за это как за соломинку. А мне ничего такого не было нужно. Я хотела просто доучиться и забыть их всех, как страшный сон.

Денис, кажется, поверил и даже не очень удивился тому, что я почти сразу убежала на алгебру. Даже пошутил: «Ботаник ботаника всегда поймет, ты правда много пропустила». А мне оставалось лишь стараться не выдать свою к нему неприязнь, то есть максимально контролировать выражение лица и голос. Потому что хотелось прожечь его взглядом и посоветовать понимать кого-нибудь такого же больного на голову. Однако я с упорством барана на мосту держалась. В ход снова пошло самовнушение, счет про себя до десяти и прочие способы удержать себя в ежовых рукавицах, совсем недавно позволившие мне подслушать об истинном отношении ко мне Белоусова и не спалиться раньше времени. Самоконтроль всегда помогал, собственно. Денис оставил меня в покое.

Потом были бесконечные уроки, сопровождавшиеся непривычной социальной изоляцией, и путаные извинения перед Марией Вениаминовной, которая, узнав, что случилось с моим любимцем, сразу решила, что это Спайк (я предпочла ей не врать), и мне пришлось битые полчаса после уроков убеждать ее, что это не он, и я знаю, кто это сделал, просто не имею желания об этом говорить. А, и конечно презрительные взгляды самого Белоусова. Казалось, он отыгрывался за все то время, когда был вынужден (самим собой, но кого это волнует?) выражать мне симпатию. И его взгляд меня как будто преследовал, вызывая жгучее, неприятное ощущение обязанности перед ним и какую-то отрешенную тоску. Я по-прежнему любила этого человека. Просто жалость к себе, наконец, была побеждена, пусть и крайне радикальным способом, и плакала я только наедине с собой.

В общем, все шло своим чередом. К несчастью, лишь до тех пор, пока я не засобиралась домой. Из-за разговора с учительницей русского языка я задержалась практически на целый урок, и в моем личном расписании их было как бы семь, а не шесть, что совпадало с расписанием Агатова. Так что, пока я переодевалась, я заметила Дениса, держащего явно что-то живое в руках и куда-то быстро уходящего. Без портфеля, без куртки. Только он и «что-то», подозрительно напоминавшее мне нашу школьную кошку, которую директриса пару лет назад разрешила оставить как общешкольное мурлыкающее имущество.