Надпись

– Этому можно верить? Это не обман? Не ловушка? Не умелая западня или тонкая выдумка, которая понадобилась тебе и твоему замечательному брату для каких-то ваших семейных, любовных кровосмесительных целей? Ты действительно любовница брата? – Он говорил безумно, язвительно, с прибывающей яростью, вонзая в нее ироничные, заостренные, злые слова. Желал причинить ей боль, вырезать ее признание, выскоблить лукавый обман, иссечь кровосмесительный плод.

– Все-таки это случилось. Ты виделся с Рудольфом. Он тебе рассказал, – потухше, устало, с безнадежным выражением подурневшего вдруг лица произнесла она. – Это должно было случиться. Он угрожал мне, что все расскажет.

– Что, что расскажет? Что можешь ты рассказать?

– Он сумасшедший. Когда мне было двадцать, он изнасиловал меня. Он – с поврежденной психикой. Несколько раз пытался наложить на себя руки. Его вынимали из петли, исцеляли от яда. Он тяготится жизнью. Ищет в этой жизни другую, несуществующую, жизнь. Желает ее извратить, вывернуть наизнанку. Он добивался близости со мной, угрожая самоубийством. Меня спас Марк. Я вышла за него, спасаясь от Рудольфа. Но он преследует меня и в замужестве. Он бешеный, никого не любит, а себя ненавидит. Он может застрелить, бросить гранату, толкнуть под поезд. Он кончит свою жизнь ужасно. Я его люблю и ненавижу. У него был период запоев. Период игры на скачках. Он растратил какую-то громадную сумму, и ему грозила тюрьма. Марк спас его, вырвал у следователей, внес растраченную сумму. Это дает ему повод утверждать, что между ним и Марком состоялась сделка, он продал меня Марку, сдал в аренду на несколько лет. Теперь срок аренды истек, и он требует меня обратно. У них ссоры, стычки, ужасные сцены. Когда появился ты, я подумала, что ты мой избавитель. Кинулась к тебе, закрыв глаза. Теперь я беременна.

Она говорила это тихо, потупив глаза, бессильно опустив руки, отдавая себя ему на суд. А в нем, вместо жалости и милосердия, неистовая боль и слепое бешенство:

– Вы, Саблины, – проклятый род! Смесь разбойников и гадалок, татей и святош! Носитесь из века в век по России с топорами и саблями, и там, где пролетаете, хлещет кровь! Вы химерические созданья, смесь людей и животных! У вас чешуя и рыбьи хвосты! Твой брат – похотливый бык с головой человека! Вас всех обрызгала ядовитая сатанинская сперма, и вы не находите себе на земле места! Все естественное вам противно! Вы извращенцы, святотатцы. Ваша религия – грех содомский! Ваша любовь – кровосмешение! Ваш бог – намыленная петля!

Он выкрикивал, глядя на ее беззащитное, осунувшееся лицо, желая сделать ей больно. Она стояла, опустив беспомощно плечи. Тихо сказала:

– Я люблю тебя. У нас будет ребенок.

– У нас? У нас с кем? С Марком? С Рудольфом? Как определить отца ребенка? Ждать, когда он подрастет и у него обнаружится характерный ближневосточный нос? Или бешеная склонность колоть иголками кошек и поджаривать живых воробьев?

– Ты хочешь уйти от меня? Ищешь повода, чтобы порвать со мной? Для этого не нужно оскорблений. Просто уйди… – Она подняла на него потемневшие, провалившиеся глаза. Бледная, с болезненной синевой, словно ей не хватало животворной крови. В лице появилась лунная мертвенность. Он испытывал к ней отчуждение, – к болезненной, пульсирующей на шее синеве, к белой переносице, у которой сходились белесые, выцветшие брови, к бесцветным серым губам, возле которых обнаружились похожие на трещинки морщины. – Уходи, – повторила она, хватаясь за стену. – Больше не приходи никогда.

Он вышел, оставляя за собой ее обморочное, предсмертное лицо. Хотелось тонко выть, колотиться лбом о шаткие стенки лифта, который медленно, с музыкальным хрустом, опускал его в глубокий колодец.

Первые дни после ссоры он испытывал облегчение. Ему казалось, судьба уберегла его от несчастья. Он лишь мельком заглянул в опасную, кромешную жизнь, основанную не на белковых земных телах, а на кремниевых кристалликах и аммиачных инопланетных молекулах. В этой ядовитой, смертоносной жизни, среди зеркал, таинственных собраний, извращенных отношений ему не было места. Утолив писательское любопытство, он вовремя отскочил от нее, чтобы потом описать в романе. Она отстала от него, как отстают сороконожки, жуки, кольчатые черви, жирные гусеницы, не причинив вреда. Обогащенный уникальным опытом, уцелевший во время опасных исследований, он мог вернуться к привычному кругу занятий, к прежним знакомым, в семью, к любимым жене и детям.

Но через несколько дней им овладела неуемная тоска. Где-то рядом, в одном с ним городе, в одно с ним время, находилась женщина, которая одарила его восхитительными переживаниями, небывалыми откровениями, слезной нежностью, огромными, как смерть, прозрениями. Эта женщина связана с ним не просто испытанными совместно наслаждениями, не только усладами плоти и души, но и чем-то еще, что существует в ней, живое, безгласное, беззащитное, относящееся к нему, Коробейникову, как его малая, драгоценная часть. Эти помышления причиняли ему страдания.