Надпись

Этот радостный рык, освобождавший в парне слепую, первобытную страсть истребления, отозвался в каждой клеточке Коробейникова прозрением — его сейчас убьют. Здесь, на этой дороге, под розовым облаком, наступают последние секунды его жизни. Эта оттянутая назад, сжимающая камень рука, крутое, готовое к повороту плечо и есть его смерть. Прозрение было ослепительным, раскрепощало его, избавляло от последних остатков человеческого. Делало абсолютно безжалостным зверем, бьющимся за жизнь, выживающим ценой истребления и убийства врага.

Это просверкало в его сознании, превратилось в бросок, в разящий удар. Опережая взмах парня, видя, как, утяжеленная камнем, медленно подымается его рука, Коробейников метнулся вперед. Страшным, изо всех сил толчком сшиб парня на землю. Тот рухнул на спину. Стал перевертываться, отжимаясь руками и ногами, а Коробейников навалился на него с хриплым сквернословием. Захватил его руку, выворачивая назад.

Парень тяжело ворочался под ним, желая сбросить. Горбился, не выпускал булыжник. Завернутая за спину рука продолжала сжимать скользкий камень. Между грязных пальцев на кофейной поверхности булыжника нежно и ослепительно сверкали песчинки. Коробейников выламывал камень, выдавливал его из мокрой скрюченной лапы.

Второй малый, наблюдая драку, все ее стремительные перемены, очнулся, кинулся на помощь товарищу. Оббежал сзади Коробейникова и стал бить наотмашь по лицу из-за спины, что-то слюняво и визгливо выкрикивая. Коробейников получал в лицо слепящие удары. Глохнул от них и слабел. Продолжал выламывать камень, понимая, что, если сдастся, отпрянет, уберет из-под ударов лицо, камень останется в пятерне, и это превратится в отвратительную, мерзкую смерть от камня, которая раздробит нежные кости и хрящи лица, проломит череп, уйдет в розовую мягкость мозга.

Видение собственной смерти, очередной, слепящий удар в глаза, выдавил из Коробейникова последнее усилие, состоящее из крика, хриплого сипа, конвульсивного напряжения мышц. Камень медленно, как кусок мыла, выскользнул из пятерни, оказался в грязном кулаке Коробейникова. Перед глазами была красная, натруженная шея, бритый затылок, пепельная, с завитком, макушка. И в эту макушку, в розовеющий сквозь волосы завиток Коробейников направил неандертальский удар, вломил первобытный булыжник, его вытянутую яйцевидную оконечность, чувствуя, как погружается она сквозь волосы, тонкую кожу в податливую, оседающую кость. Бессознательным, прилетевшим бог весть откуда запретом сдержал удар. Остановил камень, не пуская его в глубь черепа, видя, как выступают из-под булыжника черные гроздья крови.

Парень обмяк, плоско лег. Его напарник понял, что остался один на один с Коробейниковым. Отпрянул. Коробейников, выпустив камень, с избитым, ослепленным лицом, поднялся. Стоял, пошатываясь, глядя, как кривляется перед ним, строит устрашающие блатные гримасы малый. Не решается напасть, лишь отпугивает зверской мимикой более сильного врага. Коробейников, обретая человеческое обличье, вдруг вспомнил, что в кармане у него лежит финка. Вытащил маленькое обоюдоострое жало. Упер в ладонь костяную ручку. Нацелил финку на противника и пошел на него, что-то вышептывая, бессвязное и беспощадное. Ужасаясь этого шепота, маленького стального жала, парень повернулся спиной и побежал, издавая заячий вопль, мелькая мокрыми сапогами.

Коробейников устало повернулся и увидел, что поверженный здоровяк встал и идет к нему. И такую тоску, безысходность, необходимость драться, биться, умирать, убивать на этой безвестной лесной дороге испытал Коробейников, что выставил вперед руку с ножом, желая насадить на короткое острие огромную рыхлую тушу. Малый шатался, держал обеими руками голову, таращил тусклые от боли глаза.

— Хорош… Конец драке… Башку проломил… — глухо произнес, стоя на подломленных ногах, готовый рухнуть. А в Коробейникове — пустота, безразличие, тупая усталость, желание поскорее покинуть это гиблое место. Шагнул к Елене, которая прикрыла рот бледной рукой, словно беззвучно кричала.

— Идем отсюда, — повел ее на гору. Увидел стоящее над горой облако, погасшее, серое, как мешковина. Только на кромке истлевала последняя розовая нитка.

Гнал машину по темнеющему шоссе, навстречу первым водянистым, плещущим вспышкам, все дальше от Москвы, за Подольск, мимо сумрачных голых полей, печальных опушек. Елена сидела, притихшая, робкая, лишенная своих недавних чар, колдовских ухищрений. Поникла, утратила власть над ним… Изредка, испуганно и почти умоляюще взглядывала, не спрашивая, куда и зачем они мчатся с безумной, головокружительной скоростью.