Надпись

— Я бы не стал делить поровну предполагаемый удар, — глубокомысленно заметил Марк Солим. — Главное внимание следует обратить на усиление шовинистического, «русского» фактора, чреватого проявлениями антисемитизма и скрытой религиозной пропаганды. Систему можно реформировать либо в сторону прогресса и мировой цивилизации, на чем настаивают многие умеренные «западники». Либо в сторону исторического регресса, реванша кулаков и попов, о чем предупреждает нас классик.

— Это тонкий баланс, и его по миллиграммам следует выверять уже после написания статьи, — произнес Цукатов, зорко щуря свои поголубевшие глаза, становясь вдруг похожим на провизора, который на одну чашечку аптекарских весов кладет маленькие блестящие гирьки, а на другую костяным совочком сыплет целебный порошок. — Вопрос, кому заказать статью?

— Я думаю, тут незаменим «Хромой барин», — гулко продул в розоватый короткий хобот Приваков. — День назад в ЦК мы обсуждали с ним эту тему, и он правильно расставлял все акценты.

— Ему и закажем, и пусть он в ней поменьше окает, а побольше грассирует, — довольно засмеялся Ардатов, заколыхав своим упитанным породистым подбородком.

— А теперь, товарищи, вернемся к китайской теме, — не давая простор иронии, Цукатов остановил смеющегося Ардатова. — Думаю, следует начать постепенное усиление антикитайской пропаганды, используя участившиеся пограничные инциденты на Дальнем Востоке и в Казахстане. — Он обратился к Стремжинскому: — Я бы вообще открыл газетную рубрику под условным названием «На границе тучи ходят хмуро». Мы должны отвлечь внимание населения от западной границы, перенеся его на восточную.

— Тогда добейтесь на это согласия у недоумков в ЦК, у трусливых клерков в МИДе и у «серых полковников» в КГБ! — сердито воскликнул Стремжинский. — Я хожу по лезвию бритвы и не хочу быть козлом отпущения.

Все умолкли и посмотрели в сторону Коробейникова, который не понимал до конца логику политического разговора, чувствуя лишь, что оказался в центре сложного и, быть может, опасного заговора. Его присутствие нежелательно, мешает свободному высказыванию суждений. Пора было уходить, не злоупотребляя гостеприимством, что он и сделал, раскланиваясь:

— Прошу извинить, мне пора. — Коробейников отвесил общий поклон, лишь одному своему соседу Андрею пожимая на прощание легкую горячую руку.

Его провожали до дверей Елена и Марк Солим.

— Приходите еще, — любезно говорил хозяин, обнимая талию жены. — Мне бы хотелось прочитать вашу книгу.

— Я непременно передам ее с Рудольфом, — обещал Коробейников, не глядя на женское улыбающееся лицо, а лишь на серый подол платья, на стройную ногу в легкой домашней босоножке.

На улице было темно, ветрено. Дождь перестал. Все так же во дворе стояли черные лимузины, в которых дремали возницы, поджидая барственных пассажиров. Коробейников сел в свой «Москвич», покатил домой в Текстильщики, чувствуя утомление и непонимание. Москва больше не являла ему разноцветного, волшебного чуда. Вечер, недавно казавшийся фантастическим, сулившим чудесные перемены в жизни, теперь сливался со множеством прожитых вечеров. Был уже в прошлом, тонул. Над ним смыкались волны обыденности.

Пьянящий наркоз, что впрыснули в его разгоряченную кровь, выветривался. В машине не пахло женскими духами. Устало и печально он вел автомобиль по черному асфальту.

9