Надрывы

— Как это не мое? Откуда мне знать, что ты действительно дворянин? Может прохвост какой, решил бесплатно границу перейти. Нет, брат, не выйдет! Плати империал!

— Ладно! — Корни прикинул, что денег у него не хватит, а стражник должен пропустить, если узнает причину. — Император временно отобрал у нас герб. А теперь дай мне пройти!

— Вот уж нет, мальчик! Плати или убирайся! А за что герб-то отобрали?

— Не твое дело! — Корни начинал злиться.

— Скажешь — пропущу, — стражник хитро прищурился.

— Герб отобран несправедливо!

— Конечно, как же иначе? Что я еще мог услышать от обиженного за свой род мальчишки! Ну а все же, какова причина?

— Донос. Якобы, за измену империи…

— Ха, ха, ха! Вот те раз! Передо мной потомок славного рода изменников! — солдат весело хлопнул себя по ляжкам. — Ха, ха… Ладно, вали, молокосос! Ха, ха! Дворянин! — солдат посторонился, давясь от смеха.

Глаза Корни полыхнули огнем ярости, губы сжались в тонкую злобную линию, а брови сурово сдвинулись, отчего на гладком лбу пролегли три глубокие морщины. Его рука непроизвольно потянулась к клинкам, но он тут же вспомнил о перечне запретов, наложенных на его род. По указу императора через шестьдесят лет при соблюдении всех пунктов роду Сархаров будет возращен герб, часть земель и все титулы вместе с привилегиями. До конца срока осталось десять лет, а одним из пунктов был запрет на столкновение с имперскими солдатами в любых ситуациях. Рука Корни безвольно повисла и он, бросив испепеляющий взгляд на хохочущего стража, ступил на мост.

— Ха, ха! Щенок даже меч не может поднять для защиты своей чести! Вот уж не думал, что славный род Сархаров порождает таких трусов! — понеслось вдогонку юноше.

Корни не обернулся и даже не ускорил ход, ничем не выказывая степень оскорбления и личной обиды, нанесенной солдатом, но смертельная ненависть, которую он пытался спрятать в самые темные закутки души, все же выбивалась наружу. Она воплощалась в неестественно прямой спине, в чрезмерно четком шаге и в слишком гордо вздернутом подбородке, а еще в скрипнувших зубах и впившихся в ладони ногтях. Только он сам знал, каких усилий стоило ему сдержать себя, уйти, не ответив сталью на злобные насмешки.

Понемногу кровавая пелена ярости, заславшая глаза, тускнела и растворялась минутами. Когда Корни ступил на горячий песок пустыни, пылающая ненависть превратилась в холодное презрение и четко выраженную, расчетливую месть. Но это потом. А сейчас, отыскав глазами зеленый столб, юноша пошел на запад.

Пес, будто чувствовавший состояние хозяина, тихо трусил рядом, деликатно отдалившись на пару метров.

***

— Ты не устал, внучек? Ну…, тебе ли это и не выведать… Ладно, расскажу…

"… Смерть не брезгует ничьими объятиями. Для нее не существует критериев отбора, и мир она дифференцирует только на две части: живое и неживое. Живое представляет для нее определенный интерес, и она с неутолимой настойчивостью охотника выслеживает и преследует добычу. Неживое ее интересует постольку, поскольку оно имеет связь с живым.