Надрывы

Сабля больше всего занимала Хайфа. Он, как зачарованный, коснулся рукояти и тут же отдернул руку, но ничего не произошло, величественный клинок все так же спокойно покоился в воздухе. Осмелев, Хайф взялся за рукоять и осторожно вытащил саблю из ножен; лезвие засияло уверенным светом, умиротворяя и наполняя душу ощущением… каким-то странным, непонятным ощущением, Хайф никогда раньше не испытывал ничего подобного… Сила… нет… не сила, но что же? Непобедимость… вряд ли… смелость, отвага, величие… нет, это все не то, не то… Значимость! Да! Впервые в своей никчемной, серой жизни Хайф почувствовал собственную значимость, он прямо-таки наслаждался ей, сжимая во внезапно окрепшей руке древнюю саблю.

Хайф наслаждался, но вдруг почувствовал какой-то дискомфорт, что-то подтачивало его значимость, столь неожиданно обретенную. Хайф тревожно завертел головой и его взгляд упал на амулет. Точно. Он быстро надел его себе на шею — дискомфорт ушел на мгновение, но потом стал еще острее, еще неприятнее, Хайф даже вздрогнул от пронзившего его чувства недостатка чего-то. Хайф знал, чего — ему недоставало кольца, того самого, надетого на голую фалангу пальца скелета. Он жадно сорвал кольцо, словно от скорости зависела его жизнь, и попытался надеть его на мизинец левой руки, но ничего не вышло, кольцо было слишком узким для его пальца. Хайф разозлился и надавил сильнее, кольцо продвинулось на полсантиметра и застряло, упершись в сустав первой фаланги. Дискомфорта не было, пришла боль, яростная, ревущая боль захлестнула мозг. Хайф обхватил голову руками и застонал, не в силах переносить ее молча. Он корчился в судорогах на гладком полу и зубами сдирал плоть с мизинца, остервенело сплевывая куски кожи и мяса.

Погонщики в страхе выбежали прочь, осеняя себя защитными знаками и бормоча молитвы, а Хайф обгрызал вторую фалангу, повинуясь рычащим наставлениям, пульсирующим у него в мозгу. Наконец кольцо пролезло, и Хайф, тяжело дыша, перевернулся на спину. Окровавленными губами он поцеловал злосчастное кольцо с четырьмя алмазами и вновь застонал, мизинец немилосердно жгло, разодранные нервные окончания гнали сигналы тревоги от периферийной в центральную нервную систему, а встревоженный мозг сигнализировал сознанию об опасности волнами боли.

Хайф с трудом поднялся, одним движением сдернул ножны, вложил в них клинок и укрепил на перевязи. Капли крови, стекая по ногтю мизинца, капали прямо на белые ребра странного скелета и тотчас соскальзывали, не оставляя никаких следов. Сжав зубы, Хайф терпел, но никак не мог ослабить страдания. Он знал, что этого нельзя делать. Вернее, он чувствовал. Страдания были платой за чувство собственной значимости, за ощущение могущества, за силу. Поэтому, как ни мутился разум, когда кольцо задевало ошметки плоти, Хайф, стискивая зубы, улыбался.

Он вышел из гробницы, и остальные в страхе попятились от него, подозревая, что злой дух вселился в их начальника. Действительно, Хайф уже не считал себя старшим погонщиком, но все же повел караван дальше, и остальные пошли за ним. Пошли, сами не зная почему. Словно ведомые чьей-то неукротимой, несгибаемой волей. А Хайф даже не заметил, что эта воля исходила от него, он даже не заметил, что, в общем-то, уже с десяток минут, как умер…

***

— Внучек, мы про фатум говорили? Нет? Это, конечно, иллюзия, но надо обсудить…