Надвигается беда

– Вот мы толкуем тут о совершенно особенном Карнавале: откуда он взялся, да почему, да зачем он здесь? Вроде бы никто и никогда такого не видел, а уж в нашем городишке – тем более. Однако не угодно ли вам посмотреть вот сюда?

Он постучал пальцем по сильно пожелтевшей газетной рекламе с числом в правом верхнем углу: 12 октября 1888 года. Реклама гласила: «Дж. К. Кугер и Г. М. Дарк представляют: театр-пандемониум, сопутствующие выступления, международный противоестественный музей!»

– Дж. К., Г. М., – вспомнил Джим. – На вчерашних афишах эти же инициалы. Но ведь не могут они быть теми же самыми?

– Не могут? Как сказать… – Отец Вилли потер виски. – Я, когда вот это увидел, тоже весь мурашками пошел.

Он положил на стол еще одну старую газету.

– Вот. Тысяча восемьсот шестидесятый год. И еще есть тысяча восемьсот сорок шестой. Та же реклама, те же фамилии. Дарк и Кугер, Кугер и Дарк, они появляются и исчезают примерно каждые тридцать-сорок лет. Люди успевают все забыть. Где их носило все эти годы? Похоже, они путешествовали. Только довольно странно: они появляются всегда в октябре: октябрь тысяча восемьсот сорок шестого, октябрь тысяча восемьсот шестидесятого, тысяча восемьсот восемьдесят восьмого, тысяча девятьсот десятого и, наконец, нынешний октябрь… – Голос Хеллоуэя зазвучал глуше. – Бойтесь людей осени…

– Чего?

– Один старый религиозный трактат. Пастор Ньюгейт, кажется. Я его в детстве читал. Как же там дальше? – Он попытался вспомнить. Облизал губы. Наморщил лоб. Вспомнил. – «Для некоторых людей осень приходит рано и остается на всю жизнь. Для них сентябрь сменяется октябрем, следом приходит ноябрь, но потом, вместо Рождества Христова, вместо Вифлеемской Звезды и радости, вместо декабря, вдруг возвращается все тот же сентябрь, за ним приходит старый октябрь, и снова падают листья; так оно и идет сквозь века: ни зимы, ни весны, ни летнего возрождения. Для подобных людей падение естественно, они не знают другой поры. Откуда приходят они? Из праха. Куда держат путь? К могиле. Кровь ли течет у них в жилах? Нет, то – ночной ветер. Стучит ли мысль в их головах? Нет, то – червь. Кто глаголет их устами? Жаба. Кто смотрит их глазами? Змея. Кто слушает их ушами? Черная бездна. Они взбаламучивают осенней бурей человеческие души, они грызут устои причины, они толкают грешников к могиле. Они неистовствуют и во взрывах ярости суетливы, они крадутся, выслеживают, заманивают, от них луна угрюмеет ликом и замутняются чистые текучие воды. Таковы люди осени. Остерегайся их на своем пути».

Чарльз Хеллоуэй замолчал, и оба мальчика разом выдохнули.

– Люди осени, – повторил Джим. – Это они! Точно!

– А мы тогда кто? – сглотнул от волнения Вилли. – Мы, значит, люди лета?

– Ну, я бы так прямо не сказал, – покачал головой Хеллоуэй. – Сейчас-то вы, конечно, ближе к лету, чем я. Может быть, когда-то и я таким был, но только очень давно. Большинство у нас серединка на половинку. Августовским полднем мы защищаемся от ноябрьских заморозков, мы живем благодаря запасам тепла, скопленным Четвертого июля, но бывает, и мы становимся людьми осени.

– Ну не ты же, папа!

– Не вы же, мистер Хеллоуэй!

Он быстро повернулся к ним и успел заметить, как они бледны, как напряжены их позы с неподвижно лежащими на коленях руками.

– Слова, слова… Не надо меня убеждать, я говорю то, что есть. Как ты думаешь, Вилли, знаешь ли ты своего отца на самом деле? И достаточно ли я знаю тебя, если случится нам вместе выйти против тех?

– Я не понял, – протянул Джим. – Так вы – кто?

– Черт побери! Да знаем мы, кто он! – взорвался Вилли.

– Ой ли? – скептически произнес седой мужчина. – Давай посмотрим. Чарльз Вильям Хеллоуэй. Ничего особенного, кроме того, что мне пятьдесят четыре, а это всегда не совсем обычно, особенно для тех, к кому эти пятьдесят четыре относятся. Родился в местечке под названием Сладкий Ключ. Жил в Чикаго. Выжил в Нью-Йорке. Маялся в Детройте, сменил кучу мест, здесь появился довольно поздно, а до этого переходил из библиотеки в библиотеку по всей стране, потому что любил одиночество, любил сравнивать с книгами то, что встречал на дорогах. Как-то раз, посреди всей этой беготни, твоя мать, Вилли, остановила меня одним взглядом, и вот с тех пор я здесь. По-прежнему любимое время для меня – ночь в библиотечном зале. Навсегда ли я бросил якорь? Может, да, а может, и нет. Зачем я оказался здесь? Похоже, затем, чтобы помочь вам.

Он помедлил и долго смотрел на симпатичные, открытые мальчишеские лица.

– Да, – произнес он наконец. – Слишком долго в игре. Я помогу вам.

39

Ночной холодный ветер яростно тряс бельмастые окна библиотеки. Вилли, давно уже молчавший, вдруг сказал:

– Пап… ты всегда помогаешь…