Наедине с одиночеством. (сборник)

В моей комнате было светло. Много света. Я заставлял себя ежедневно ходить в ванную, приводить себя в порядок, бриться. Когда небо было затянуто тучами, я не брился. Потом я возвращался по узкому проходу между штабелями напитков и продуктов. Застилал кровать, подметал. Открывал дверь комнаты, чтобы выставить в коридор грязное белье и взять чистое. Все это отнимало у меня не так уж мало времени и достаточно меня утомляло, зато после этого я мог позволить себе вытянуться на кровати, с которой видел потолок и небо. Я жил ожиданием не знаю чего. Но ожиданием живым, волнующим. Когда легкие облака рассеивались, растворялись в голубом небе, я пробовал что-то понять, пробовал что-то читать в небе. Я уже не был так несчастен, как раньше. Может быть, с возрастом я обрел мудрость, а может, во мне уравновесились силы, которые противодействовали друг другу, будоража меня? Не хочу сказать, что я был счастлив. Так обстояли дела — вот и все. Внутри огромной всеобщей тюрьмы я обустроил по мере возможностей свою маленькую тюрьму. Оборудовал угол, в котором мог жить. Это был совсем маленький, мирок, я отдавал себе в этом отчет. Но мне этого хватало. Маленький угол на каторге, в котором я от этой каторги прятался. Каторга без работы. Тосковал ли я? Смирился ли я?! Устал — вот это несомненно. Но я мог растянуться на кровати, как хотел, когда хотел. Я проводил так целые часы, целые дни. Никаких усилий, никаких усилий, за исключением этого ожидания. Глядя в небо, я всегда пробовал прозреть дальше: а что там — за ним?! Существую ли я? Кто я? Я ощущал себя пребывающим между двумя бесконечностями, большой и малой. С одной стороны, я был точкой. С другой — конгломератом галактик. Во мне рождались вселенные, они расцветали, умирали, разрушались. Я вмещал в себя все галактики, вмещал миллиарды веков существования всех космических систем, миллиарды километров звездного пространства — и миллиарды существ, которых я не знал; они жили во мне, волновались, возмущались, восставали, сражались, любили себя и ненавидели. Да, все это было во мне.

Мой дом и два или три соседних дома были теперь островком, окруженным огромной стройкой. Восстанавливали разрушенное. Разрушают для того, чтобы восстанавливать. Стены не защищали от шума стройки. У меня, кстати, был своей метод. Я не затыкал себе уши, не нервничал, не раздражался. Напротив, я изо всех сил вслушивался в этот шум. Как будто это была музыка. И поэтому я не сжимался — я растягивался.

Бывали очень хорошие дни. Возможно, потому, что я жил в южном пригороде, где погода лучше, где всегда теплее, чем в северном. Однажды утром — близился полдень, — когда я смотрел на голубое небо над крышами (что делал довольно часто), я заметил, что на лазурном небосводе, из конца в конец, протянулась легкая трещина. Она светилась, и этот свет был интенсивнее обычного дневного света, был более голубым, чем небо. Я на что-то надеялся. Между тем строительные работы шли своим чередом, как будто ничего не происходило. Естественно, нужно иметь время, чтобы смотреть в небо, и к тому же внимательно. А люди не поднимали глаз. Работа, разные заботы не оставляли им для этого времени. Я созерцал эту ящерицу в небе. У меня заболели глаза, но я не отрывал взгляда. Светящийся луч света, свет в свете, постепенно исчез, не оставив следа. Но потом эта полоска вновь появилась на звездном небе и была шире, чем днем. Это было похоже на вспышку на всем протяжении горизонта. Соседние звезды бледнели, казалось, что они гаснут; однако эта черта протянулась именно от звезды, от самой маленькой звездочки, и свет, исходящий от нее, был сильнее, чем свет двух солнц. Меня снова наполнила радость. Я принял этот знак как обещание, а не как угрозу. Наступил рассвет, и когда полоска исчезла, небо показалось мне серым. Молодая консьержка принесла мне кофе в восемь часов утра. Она ничего не видела, она не имела обыкновения смотреть на небо. Ночью она спала. Днем она была слишком занята. У нее была работа. Она смотрела на небо в воскресенье. Никто в доме, ни один из строителей, среди которых у нее были друзья, которых она встречала, когда шла покупать хлеб, ни булочница — никто ей ни о чем таком не говорил. Только я. Я сказал ей, что феномен, возможно, больше не повторится, так что не стоит ждать воскресенья.

— Я не сплю с открытыми глазами, — ответила она сердито.

— Уверяю вас, я видел очень отчетливо, — настаивал я.

— А я вам толкую, что никто больше мне об этом не говорил.