Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982

Да, мы пришли в Берлин, завоевали его, но завоевали ли право писать о нашей победе в полный голос? Нет, такого права нам не дали. Не дали сказать о нашем солдате всё – от начала до конца. А сказать есть что.

Собственно, что произошло в минувшей войне? Встретились два солдата. Оба – вооружённые до зубов. Но только у одного за спиной была военная машина, выверенная до последнего винтика, были генералы и фельдмаршалы, имеющие богатый опыт ведения современной войны. А у другого – разгромленный генералитет, расстрелянные генералы и маршалы, идиотизм сталинского режима, унесший цвет народа, много других пустот. И солдат, за спиной которого были эти пустоты, свалил своего противника, фашистского хищника, пришёл в Берлин. Когда мы, говоря о победе, стараемся обойти все, что пришлось преодолеть, мы принижаем её.

Полковник возмущён, он и слышать не хочет об обкраденной победе, видит в отгремевшей Отечественной одну доблесть.

Я молчу. Не пристало же младшему лейтенанту отчитывать полковника. Но, к счастью, он субординации не признаёт. И хотя полковник начинает прислушиваться к некоторым моим аргументам, задумываться, но я всё же умолкаю. Не ко двору этот разговор. И я натянуто улыбаюсь, тщетно пытаясь вернуть хорошее настроение.

Суббота и воскресенье – это наши дни, дни без усиленного медицинского надзора. Один дежурный врач, который приходит по вызову, если тебе плохо. А если со здоровьем всё в порядке, все два дня твои, можешь в чём-то переубеждать своего несговорчивого напарника, на худой конец уйти в прошлое, в котором пластами лежат, как фотографии, обрывки воспоминаний, где мирно уживаются негативы и позитивы. Где они хранились столько лет? Я даже не подозревал, что так много помню. Как жаль, что на мою долю выпало больше плохого. Мне просто не повезло. Всю жизнь меня преследовали то из-за отца, то из-за дяди. А затем за мои собственные «промашки».

Я, кажется, ошибся в моём напарнике. Судьба больше благоволила к нему, чем ко мне, но и у него накопилось много своего невесёлого, о котором он говорит очень скупо. Помимо всего прочего, у него свой палач, благодаря которому он угодил сюда, в больницу. У него с разной «послевоенной шпаной», как выразился однажды полковник, свои счёты.

Читаю первый номер журнала «Иностранная литература» за 1972 год. В нём опубликован роман японского писателя Кэндзабуро Оэ «Футбол 1860 года». Во врезке, предпосланной роману, краткие сведения об авторе. Из неё мы узнаём, что Оэ тридцать шесть лет. В 1966 году вышло шеститомное собрание его сочинений, и в течение трёх лет оно переиздавалось семь раз. А сам роман, публикуемый в журнале, выдержал у себя на родине одиннадцать изданий в течение одного года.

Во врезке приводится текст из доклада на съезде Союза демократической литературы Японии, где говорится: «Существуют писатели, которые видят свою задачу в том, чтобы остро критиковать реакционные явления современной японской действительности. В качестве примера можно привести «Футбол 1860 года» Кэндзабуро Оэ».

Комментарии, как говорится, излишни. Завидки берут, когда читаешь такие строки, строки кажущиеся нам самой пылкой, дерзкой фантастикой.

Только не пойму, зачем понадобилось, загнав нас, пишущих, в известные рамки, так дразнить. Нельзя же, бесчеловечно, есть при голодном, уплетать за обе щеки.

«Я люблю Россию до боли сердечной, горячо и искренне, – восклицал Михаил Евграфович Салтыков- Щедрин, – и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России».

Любовь к Родине не мешала, однако, великому сатирику быть «прокурором русской общественной жизни», как называла его революционно-демократическая печать.

Почему же мне отказано любить и судить?

Известно, что победа русских над Наполеоном увенчалась… памятником Александру I в Петербурге. Пушкин получил приглашение на его открытие, но не принял его. Он не считал Александра I достойным такого памятника. Своё отношение к царскому «героизму» поэт выразил так:

Воспитанный под барабаном,

Наш царь лихим был капитаном:

Под Аустерлицем он бежал,

В двенадцатом году дрожал…

Не получилось у него “дружбы” и с Николаем I. Чтобы сблизиться с мятежным поэтом, царь решил «простить» все его грехи и «оказал ему милости». Пушкин, уставший от ссылок, слежек и преследований, обещал царю сделаться другим. Но сделаться другим не смог. Немного спустя, обращаясь к декабристам в Сибири, он писал:

Я гимны прежние пою…

Что было бы с Россией, если бы поэт стал другим, если бы его сломили? Россия не имела бы Пушкина.

Прожита жизнь. Есть о чём задуматься, что вспомнить. Было, было много разного у каждого из нас – и хорошего, и плохого. Сама жизнь с её неожиданными дарами счастья как бы сглаживает острые углы. Вроде стерпится-слюбится. Но мы не будем придерживаться старой поговорки. Поговорим начистоту о том, что мешает нам быть счастливыми. И хочу сказать об этом открытым текстом, не подлаживаясь под железный панцырь цензуры.