Наедине с собой (с комментариями и иллюстрациями)

Одиннадцатая книга

Свойства разумной души: она созерцает самое себя, анализирует себя, делает себя такой, какой желает, сама пользуется приносимым ею плодом (в то время как плодами растений и порождениями животных пользуются другие). Она достигает свойственной ей цели, когда бы ни был положен предел жизни. При пляске, сценическом представлении и тому подобном всякая помеха лишает законченности всю деятельность. Не так здесь: в какой бы части и в каком бы месте ни была прервана деятельность разумной души, она исполняет свое предназначение полностью и без нехваток, так что может сказать: «Я взяла свое». Разумная душа облетает, далее, весь мир и окружающую его пустоту, исследует его форму, проникает в беспредельную вечность, постигает периодическое возрождение Целого и понимает и сознает, что наши потомки не увидят ничего нового, как и наши предки не видели ничего сверх того, что видим мы, но – что человек, достигший сорока лет, если он обладает хоть каким-нибудь разумом, в силу общего единообразия некоторым образом уже видел все прошедшее и все должное быть. Разумной душе свойственны и любовь к ближним, и истина, и скромность; она ничего не ставит выше себя, что свойственно и закону. Таким образом, нет никакой разницы между правым разумом и разумом справедливости. Ты будешь относиться с презрением к веселой песне, к танцам, ко всем видам борьбы, если разделишь всю мелодию на отдельные звуки и относительно каждого задашь себе вопрос: «Не перед ним ли я не могу устоять?» Ведь ты постыдишься ответить утвердительно. Поступай соответственно этому с танцами, относительно отдельных движений и положений, равно как и с борьбой во всех ее видах. Помни, что во всем, за исключением добродетели и ее действий, следует переходить к рассмотрению частей и из их анализа черпать презрение к целому. Примени то же самое и ко всей жизни.

Душе, готовой ко всему, не трудно будет, если понадобится, расстаться с телом, все равно – ждет ли ее угасание, рассеяние или новая жизнь. Но эта готовность должна корениться в собственном суждении, проявляя себя не со слепым упорством, как у христиан, а рассудительностью, серьезностью и отсутствием рисовки: только тогда она убедительна и для других.

Исследователи считают, что, говоря в данном случае о христианах, Марк Аврелий имеет в виду их категорический отказ от исполнений требований официального религиозного культа, что неотвратимо приводит их к мученической смерти. Подобное поведение, с точки зрения философа-стоика, не просто неразумно, но обусловлено эмоциональным состоянием, вышедшим за рамки положенных границ, то есть речь идет о страстях, которые для стоика неприемлемы и недобродетельны. Отказ христиан от компромисса Марк Аврелий считает слепым упорством, а не добродетелью.

Я сделал что-нибудь для общего блага? Следовательно, я принес пользу самому себе. Никогда не расставайся с этой мыслью и не отказывайся от нее ни в каком положении.

В чем твое искусство? В том, чтобы быть хорошим. Но разве достигнешь ты в нем совершенства иначе, нежели с помощью познания как о природе Целого, так и об особом строе человека?

Первоначально трагедии должны были напоминать зрителям о том, что известные события по природе своей происходят известным образом, и о том, что развлекающее их на сцене не должно быть тягостным для них и на большей сцене – в жизни. Ибо зрители воочию убеждаются, что известные события должны совершаться именно таким образом и что приходится мириться с ними даже тем, которые восклицают: «О Киферон!»

Марк Аврелий цитирует Софокла (496–406 гг. до н. э.) – афинского драматурга и трагика: «О Киферон, зачем меня ты принял, зачем, приняв, тотчас же не сгубил» («Царь Эдип»).

Киферон – название горы, на которой пастух из Коринфа нашел новорожденного Эдипа, у которого были скованы суставы ног. Пастух отнес ребенка к царю Коринфа, и тот воспитал его как своего сына. Имя Эдип означает «имеющий вспухшие ноги».

Авторы этих трагедий говорят подчас нечто дельное. Лучшим примером может служить: