Наедине с суровой красотой

Во мне жила потребность толстой девчонки доказать, что она чего-то стоит, всем и каждому. Я старалась усерднее всех, я была сильнее, я не отступала.

Почти не переводя дыхания после объявления о том, что мы переезжаем, отец сообщил, что лучше усыпить нашу десятилетнюю собаку, чем заставить ее переживать изоляцию в длящемся несколько месяцев карантине, которому обязательно подвергают домашних любимцев, – это, как он сказал, разбило бы ей сердце. Я соглашалась с этим решением, принимая его как разумное, – вплоть до того дня, когда папа должен был везти Митци к ветеринару на эвтаназию. Я увидела, как он сажает ее, еще живую, в деревянный походный ящик, который потом намеревался использовать для похорон, – «просто чтобы посмотреть, поместится ли она». Папа вывел собаку на улицу, и я пошла за ними. Я до сих пор явственно вспоминаю, как он опускал перепуганное животное в этот ящик, стоявший на откидном борте нашего большого синего «Шеви Субурбана».

Я вернулась в дом и впервые в жизни не сумела сдержать звук, рвавшийся из груди, – утробный, животный вой скорби. Когда мать спросила, что случилось, я смогла лишь указать туда, где мой папа пытался заставить нашу собаку лечь в ящик.

* * *

Невозможно представить место более изолированное (или тоскливое), чем Гавайи. Моя семья ступала на незнакомую почву – во всех отношениях: тропический климат, пальмы, запах растущих ананасов и девятнадцать разновидностей тараканов – все это вкупе с раскаленным от ярости распадом брака родителей и взрывоопасной энергией честного подросткового бунта. К тому же впервые за всю карьеру моего отца в ВВС нам пришлось жить на базе. Мы не могли позволить себе дом из тех, что предлагались на рынке первоклассного жилья в Оаху. Поэтому обменяли свой скромный разноуровневый домик на небольшой, довоенной постройки четырехквартирный коттедж, втиснутый в ряды точно таких же коттеджей через дорогу от посадочной полосы на базе ВВС «Хикэм». Крохотные, похожие на хамелеонов гекконы бегали по сложенным из шлакобетонного кирпича стенам. На задах росло манговое дерево, чьи плодовые стебли сочились белой жидкостью, от которой, стоило ее коснуться, кожа взрывалась чесучей сыпью. Всякий раз как я выдвигала ящик или включала свет в темной комнате, во все стороны разбегались тараканы. Они падали с потолков, приземляясь мне на голову с мягким жутким стуком, пробегали по телу ночью. Гавайский воздух был густым и влажным, и впервые в моей жизни лето казалось нестерпимо жарким.

Я увидела, как он сажает ее, еще живую, в деревянный походный ящик, который потом намеревался использовать для похорон, – «просто чтобы посмотреть, поместится ли она».

Жили мы тесно – особенно поначалу. В течение почти четырех месяцев после прибытия наша семья ютилась в номере мотеля на две спальни в «Пеппертри Апартментс», так называемом временном жилье, дожидаясь предоставления квартиры. Я спала на диване в маленькой гостиной, мои братья – в одной спальне, Нэнси с родителями – в другой. То была странная, нищенская жизнь. У нас там не было никаких знакомых. Нас с братьями часто выгоняли на улицу, когда Нэнси спала днем. Мы бродили между зданиями и исследовали округу, рвали плоды манго и пытались забираться на кокосовые пальмы, пока кто-то не донес на нас за прогулы – мол, почему это мы не в школе? Переезд на Гавайи состоялся в апреле, так что нам разрешили уйти на каникулы до окончания учебного года. Ну разве вы не везунчики, говорили приятели и учителя, ведь у вас впереди целое долгое гавайское лето! Мы можем научиться серфингу! Мы можем играть на пляже! Когда рядом с нами остановилась полицейская машина и из нее вышел кряжистый коп, в груди у меня ёкнуло: папа нас убьет. Я посмотрела на Криса, чье уже загорелое тело поднялось примерно до середины ствола кокосовой пальмы, и у меня появилось тошнотворное ощущение, что я сделала что-то не так, в сочетании с белым страхом тревоги о том, что случится дальше.

– Эй, колохе[19], чой-то ты творишь? – спросил полицейский моего брата.

– Мы тут живем, – ответила я вместо него.

Коп жестом велел Крису спуститься, переписал наши имена, адрес и отконвоировал домой. Когда сказанное было подтверждено, нас позвали внутрь.

– Да что это с вами такое?!

Голос отца был как пощечина. Он смотрел только на брата, самого старшего, но ощущали это мы все. Вспышку гнева, которая означала, что случиться может что угодно. После этого случая нас не отпускали дальше номера мотеля или металлических стульев, стоявших прямо за дверью.