Наедине с суровой красотой

В то лето мама сохраняла какие-то струнки себя прежней – неизменную вежливость с сиделками и любовь к картофельным чипсам и диетическому пепси, – но все остальное отпало. Она никогда не была решительным бойцом, а теперь была и вовсе побеждена. Она хотела, по ее собственным словам, «покончить с этим».

В больнице мамина память стала так плоха, что мне приходилось оставлять приклеенной к ее прикроватной тумбочке записку, объясняющую, что она перенесла ряд инсультов и это повредило ее память. Иногда она прочитывала ее и плакала. Иногда срывала записку и выбрасывала ее в мусорную корзину, разгневанная, растерянная.

Но я начинала понимать, что сила есть и в смирении. Этому научила меня жизнь на горе Оверленд. Алхимия диких мест состоит в том, что они работают над тобой так же, как ветер трудится над скалами.

Больше четырех недель в июне и июле члены нашей семьи сменяли друг друга на посту сиделки, после того как маму выписали под домашнюю опеку, но сама я уже через пару недель поняла, что наш план нежизнеспособен. Могло пройти шесть, восемь, а то и двенадцать месяцев, прежде чем мать смогла бы снова жить самостоятельно. Нэнси уже планировала преподнести маме сюрприз в ее семидесятый день рождения (он наступал в июле), предложив перевезти ее в Орегон, где она могла бы жить до тех пор, пока не будет достаточно здорова, чтобы вернуться. Я с облегчением купила для нее билет на самолет, чтобы она вместе с Нэнси отправилась домой. Но утром в день юбилея маму опять спешно отвезли в больницу. Ее состояние было слишком нестабильным для переездов.

Вернулась тетя Мэри-Энн, и через лихорадочную неделю, наполненную телефонными звонками, встречами и поездками, я смирилась с решением, которое теперь, когда я вспоминаю то долгое лето, кажется мне неизбежным: я организовала переезд своей семидесятилетней матери в интернат для проживания с уходом.

Через неделю, когда мама поправлялась в интернате в третий раз за то лето и тетя приехала мне на смену, я поехала в ашрам. Я нервничала, не зная, чего ждать, не желая на самом деле разговаривать ни с кем. Я хотела стать невидимой для мира.

Зарегистрировавшись и получив ключ, я спросила стройную женщину за стойкой администратора:

– Чья тут бегает собака?

И описала белого хаски, который исчез передо мной на дорожке, когда я поднималась по лестнице, – пушистая шубка, хвост колечком.

Она покачала головой. Ни у кого в ашраме не было такой собаки.

* * *

После первой огненной церемонии, после йоги и упражнений на дыхание я познакомилась с Джимми, худым и долговязым мужчиной лет семидесяти с зубастой улыбкой, жителем Аспена. Мы сидели на воздухе, за длинным столом для пикников на террасе с видом на маленький пруд, и ели тофу со сладким чили и салат, греясь на солнце вместе с другими гостями. Джимми спросил о вибхути (пепле), втертом в мой лоб, – остатке утренней яджны.

– Как мне сказали, это то, что остается, когда все сгорает, – объяснила я, а потом описала ему эту церемонию.

– И как, помогло? – спросил он.

Я пожала плечами.

Мы быстро сдружились, ежедневно встречаясь за трапезами и на йоге, а потом ходили гулять. Джимми был внимательным и мягким человеком – любителем собак. Мы делились собачьими историями и фотографиями.

– Неудивительно, что вы его любили, – сказал он, разглядывая фотографию Элвиса.

Я возвращалась на яджну – чувствовала, что должна. Ощущение было такое, будто выскребаешь пыль, давно осевшую и слежавшуюся в глубоких бороздах. Каждое утро я разматывала скорбь, точно леску, вцепившуюся крючком в мое сердце, и выбрасывала ее в огонь. Чем больше было сваха, тем легче я становилась.

Верить – это выбор, который мы делаем в отношении того, каким хотим видеть мир. Он может быть враждебным, холодным, недобрым. А может быть полным волшебства.

Я так рьяно боролась, бросалась на препятствия, катила камни в гору! Решимость – металл, который делал меня такой адски крутой. Если и было что-то такое, в чем я была уверена, так это моя собственная сила. Но я начинала понимать, что сила есть и в смирении. Этому научила меня жизнь на горе Оверленд. Алхимия диких мест состоит в том, что они работают над тобой так же, как ветер трудится над скалами, как струйки-близнецы, текущие в противоположных направлениях на перевале Милнера высоко в Скалистых горах, становятся реками Каш-ла-Пудр и Колорадо. Так же, по словам учителя, как мантра – постепенно, неизбежно – трудится над разумом.

Все остальное – я отпускаю. Сваха.

* * *

В наш последний вечер в ашраме я убедила Джимми встретиться со мной ночью, в половине третьего, на террасе столовой, чтобы наблюдать метеоритный дождь Персеид, мое любимое августовское событие.

– Но ведь луна полная, – сказал он, улыбаясь.