Вернувшись к озеру, Найл почувствовал, что в животе бурчит от голода, и решил, что пришло самое время подкрепиться. Для таких случаев Стигмастер снабдил его плоским стеклянным флакончиком, содержащим запас пищевых таблеток, разработанных для рациона космического путешественника. Крошечные ампулы, включавшие в себя в концентрированном виде запас всех необходимых человеку веществ, минералов и витаминов, хотя они и не имели почти никакого вкуса, прекрасно утоляли голод. Скудная трапеза свелась к быстрому приему этой синтезированной снеди, к парочке наспех проглоченных чуть кисловатых коричневых пастилок, правда, для роскоши запитых кристально чистой, отфильтрованной водой из искусственного пруда.
Организм усвоил таблетки почти сразу, в первые секунды по жилам даже побежал огонь, как от крепкого спиртного.
Голод внезапно растаял, сменившись ощутимо плотным, сытным теплом, возникавшим обычно после обильного обеда.
Несколько раз Найл, ощущая нахлынувший прилив энергии, прошел по парку из конца в конец, исследовал по периметру все ограждение с мраморными статуями, но нигде не обнаружил даже намека на вход внутрь здания. Искусственный сад и небоскреб жили словно сами по себе, отдельно друг от друга, и их существование никак не пересекалось.
В одной стороне рощицы к небу стремились остроконечные кипарисы, похожие на оперения титанических стрел, выпущенных из космоса и воткнувшихся в крышу по самое основание. Другая часть была густо засажена катальпами, стройными тропическими деревцами с гигантскими, размером с чайный поднос, сердцевидными листьями, дающими в жару прекрасную тень.
На самом краю озера, около скалы с водопадом, особняком росло приземистое дерево с плоской, точно обрубленной кроной.
Ветви росли не вверх, а широко раскинулись вокруг толстого ствола, отчего катальпа, особенно в полумраке, напоминала гигантский темно-зеленый гриб.
Лишь рядом с этим «грибом» Найл смог обнаружить следы присутствия человека, – под сенью катальпы расположились, точно собеседники, три белоснежных плетеных кресла, окружившие приземистый садовый стол.
Едва уловимо наступало утро. Ночной небосклон светлел с каждым мгновением, гигантский купол над головой становился прозрачным, и бесчисленное множество звезд бледнело, точно догорали яркие креозотовые костры в необъятной темной пустыне.
Зоркий глаз бывшего жителя Хайбада наткнулся на какой-то предмет, темневший во влажной траве.
За креслом, стоящим полукруглой спинкой к рощице, валялся небольшой прямоугольник, вероятно, потерянный одним из обитателей небоскреба, проводивших время в парке на крыше.
В руках оказалось нечто вроде кошелька из добротно выделанной свиной кожи с отделанными металлом уголками. Вместо отделений для монет внутри оказалось стекло миниатюрного экрана, тускло блеснувшее в неверном утреннем свете.
Дисплей казался выключенным, несмотря на то что устройство, видимо, продолжало работать, – фосфоресцирующие кнопки-капельки, светящиеся внизу под экраном, жили своей жизнью.
Крошечные клавиши вспыхивали и гасли, переливались разными цветами и образовывали самые разнообразные комбинации.
Как обращаться с прибором, Найл не представлял, поэтому предусмотрительно не тронул ничего, а осторожно закрыл.
Пальцы нащупали гладкую табличку, приклеенную с внешней стороны кожаных створок. На пластинке явно выделялись какие-то слова, но в предрассветной мгле нельзя было различить ни буквы, и пришлось пройти через рощу к парапету, озаряемому яркими отблесками городских огней, чтобы разобраться с находкой.
Найл прочитал короткую фразу, и голова его закружилась от ощущения небывалой удачи. В сознании точно разжалась туго сведенная пружина и опьяняющая радость сладко обволокла мозг.
Надпись, выгравированная на изящной табличке в форме сердца, гласила:
«ДОРОГОМУ ТОРВАЛЬДУ
ВСЕГДА ПОМНИ СЕНТЯБРЬ…
ТВОЯ МЕЛИНДА»
Конечно, в мире существовал не один мужчина с таким именем.
Но Найл не сомневался, что крошечный компьютер-книжку мог по рассеянности обронить в траву только один человек в мире – величайший ученый двадцать второго века и создатель электронного разума Белой башни Торвальд Стииг!
Беспробудная тьма рассеивалась, и Найл, вернувшись к пруду, чтобы смочить пересохшее от возбуждения горло, заметил в прозрачной воде несколько толстых рыбин. Откормленные карпы ничего не боялись, хищников здесь явно не водилось, поэтому, лениво взмахивая хвостами, они почти вплотную подплывали к берегу и тыкались носами в стебли спящих кувшинок, туго закрывших остроконечные чашечки в ожидании рассвета.
Лишь один крупный цветок почему-то не захотел подчиниться общему порядку и гордо красовался в центре озера.
Сочная зелень толстых, причудливо изогнутых листьев поблескивала бесчисленными капельками росы, и Найл, глядя на эту первозданную красоту, никак не мог свыкнуться с мыслью, что находится в самом центре исполинского города.