Наёмник

Зрачки Кэти внезапно похолодели, будто пара замерзших темных агатовых шариков. Отодвинувшись, девушка с подозрением уставилась на Каргина.

– Где ты ее подцепил, Керк?

– Не подцепил, а встретил. В «Старом Пью».

– Рыжая шлюха… где ей еще ошиваться… – Кэти презрительно поджала губы. – Держись подальше от Мэри-Энн, солдат! Если тебе интересны такие… такие…

Каргин был не прочь разузнать побольше о загадочной Мэри-Энн, но обстановка к тому не располагала. Притянув Кэти к себе, он нежно поцеловал ее в шею.

– Совсем не интересны, и я о ней уже забыл, детка. О всех забыл, кроме тебя.

Личико Кэти смягчилось.

– Льстец! Ну, ладно, что тут поделаешь… все вы льстецы… в определенное время… – Она подняла бокал и с мечтательной улыбкой промолвила: – Раз ты забыл про Мэри-Энн, выпьем за Париж! Ты расскажешь мне о Париже, Керк?

– О Париже? Как-нибудь потом, бэби. Сначала поговорим о тебе и о твоих прекрасных глазках.

Глядя сквозь янтарную жидкость на свет лампы, Каргин с чувством продекламировал:

Карие глаза – песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полета.

– Киплинг… – зачарованно прошептала Кэти. – Ты знаешь Киплинга, солдат?

– Я его просто обожаю, – сказал Каргин, обняв Кэти за гибкую талию. – Выпьем!

Они выпили.

Жизнь прожить – не поле перейти, но в жизни той были проложены разные тропки для разных целей, в том числе – для покорения женских сердец. Каргин ведал многие из них. Тропки вились прихотливо и были столь же отличны одна от другой, как женские души. Кого-то покоряли нежностью, кого-то – лестью, кого-то – кавалерийской атакой; одни клевали на грубую силу, на мундир в золоченых шнурах, на блеск погон и крепкие мышцы, других приходилось обольщать ласками и поцелуями, цветами и сладкими речами, третьим – пускать пыль в глаза, повествуя о ранах, битвах и подвигах в африканских джунглях. В общем, годилось все, кроме угроз и прямого обмана.

Кэти, как полагал Каргин, нужно было брать мягким напором и интеллектом. Тоска по Парижу, как и способность краснеть, выдавали натуру романтическую, мечтательную, склонную к лирике и поэзии, но в то же время он подозревал, что лирика с романтикой замешаны на здоровом американском прагматизме, идеалами коего были успех, энергия и сила. Это обещало сделать их отношения не только приятными, но и полезными. Романтика подогревает страсть и хороша в постели, а с женщиной практичной можно потолковать, узнав немало интересного и нового. Скажем, о том, какие эксперты шли на приступ халлорановых владений и чем им это улыбнулось.

Он разлил коньяк в маленькие стаканчики.

– Теперь – за тебя, – сказала Кэти, перебираясь к нему на колени. – Люблю мужчин с серыми глазами. Хотя среди них встречаются такие… – Она хотела что-то добавить, но вовремя прикусила язычок и лишь с брезгливостью передернула плечами. – За тебя, Керк! Как там у Киплинга?.. Серые глаза – рассвет, пароходная сирена, дождь, разлука, серый след за винтом бегущей пены…

Воздушное одеяние Кэти распахнулось, и Каргин стал целовать ее соски. Они ожили под его губами, напряглись, распустились, стали розовыми и твердыми, как ягоды шиповника. Внезапно Кэти вздрогнула, застонала, склонившись над ним; ее дыхание обожгло шею, пальцы принялись торопливо расстегивать рубашку Каргина, потом коснулись шрама под левой ключицей, нащупали длинный тонкий рубец, погладили его, спустились ниже. Халатик девушки с легким шелестом соскользнул на пол.

Как-то быстро у нас получается, подумал Каргин, и это было его последней мыслью. Дальше – лишь ощущение нежной упругой плоти, прильнувшей к нему, запах жасмина и роз, тихие вздохи, страстная песня цикад за окном и чувство, какое испытывает пловец, покачиваясь в ласковых, теплых, плавно бегущих к берегу волнах. Это повторялось снова и снова, пока сладкая истома не охватила Каргина, заставив смежить веки.

Он задремал, прижав к себе теплое тело девушки, и в эту ночь ему не снились ни перепаханная бомбами боснийская земля, ни пригород Киншасы в алых сполохах разрывов, ни джунгли Анголы, ни яма в афганских горах.

Глава 3

Калифорния, Халлоран-таун; 16–20 июня