Наемник

С двух сторон лагеря темноту разрезали плотные белые лучи света. Они осветили темные джунгли и отраженным светом озарили лагерь так, что можно было различить черты лиц сидящих под крышей людей. Брюс осмотрел их. «Сейчас с ними все в порядке, — решил он. — Злые духи покинули их».

— Браво, Бонапарт, — сказала Шерман. Он видел, что люди улыбаются, глядя на то, как он обнимает Шерман. Хотел было опустить руку, но остановил себя. «Пускай, — решил он. — По крайней мере это отвлечет их от ненужных мыслей». Он повел ее обратно к машине.

— Устала?

— Немножко.

— Я разложу для тебя сиденье. Окно занавесим одеялом.

— Ты будешь рядом? — робко спросила она.

— Конечно, — он расстегнул ремень с кобурой и передал ей. — Носи, не снимая. Даже для предела уменьшенный, ремень был слишком велик для нее. Пистолет болтался где-то рядом.

— Орлеанская девственница, — Шерман скорчила ему рожу и залезла на заднее сиденье. Через некоторое время она тихонько позвала его.

— Брюс.

— Да?

— Просто хотела удостовериться, что ты рядом. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Шерман.

Брюс лежал на одеяле. Он был весь в поту. Пение давно смолкло, но барабанный бой продолжался. Он сотрясал джунгли без перерыва. Скользили лучи прожекторов, то освещая лагерь, то оставляя в темноте. Брюс слышал дыхание спящих людей, приглушенное покашливание, бормотание. Он не мог спать. Лежа на спине, заложив одну руку за голову, он курил и смотрел на брезентовую крышу. В его голове пробегали события последних четырех дней: обрывки разговоров, смерть Андре, Боуссье, стоящий рядом со своей женой, разрывы гранат, липкая кровь на его руках, насилие и ужас. Брюс беспокойно пошевелился, отбросил в сторону сигарету и закрыл глаза руками в попытке остановить воспоминания. Но они продолжали вспыхивать в его мозгу, как картинки на экране, беспорядочно, потеряв всякий смысл, но сохранив весь ужас. Он вспомнил муху на своей руке, вспомнил, как она торжествующе потирала лапки, и начал метаться. «Я схожу с ума. Я должен это прекратить». Он быстро сел, поджал колени к груди, кошмар прекратился. Теперь он почувствовал печаль и одиночество. Ужасное одиночество, потерянность и бессмысленность существования. Он сидел на одеяле и казался себе маленьким и испуганным сироткой. «Я сейчас заплачу. Я чувствую это». И, как дитя в объятия матери, Брюс Карри пошел к Шерман.

— Шерман! — он попытался найти ее в темноте.

— Брюс, что случилось? — она быстро села.

— Где ты? — в панике прошептал Брюс.

— Я здесь, что случилось? И он нашел ее, и неуклюже охватил руками.

— Шерман, обними меня, прошу тебя.

— Любимый, — она была встревожена, — что с тобой? Скажи мне.

— Просто обними меня, Шерман. Ничего не говори, — он прижался к ней и уткнулся лицом в шею. — Ты так мне нужна! О, господи, как ты мне нужна!

— Брюс, — она поняла все, нежно, успокаивающе поглаживая его по затылку.

— Мой Брюс, — она крепко обняла его. Ее тело начало инстинктивно покачиваться, убаюкивая его, как ребенка. Постепенно его тело расслабилось и он прерывисто вздохнул.

— Мой Брюс, — она приподняла тонкую сорочку и прижала его голову к своей голой груди. Ее рассыпавшиеся волосы заслонили их обоих от окружающего мира. Прижимая к себе его крепкое тело, ощущая нежное прикосновение к своей груди, понимая, что она вселяет силы в любимого человека, она уже была счастлива. Но потом в ней что-то изменилось и она почувствовала новое, сжигающее ее желание.

— Да, Брюс, да! — она говорила прямо в его ищущие жадные губы. И он был над ней не ребенок более, а взрослый мужчина.

— Ты так прекрасна, — его грубые любящие руки обняли ее.

— Быстрее, Брюс! — она задрожала от силы своего желания.

— Сейчас, Брюс, — она подалась бедрами ему навстречу.

— Я сделаю тебе больно.

— Нет, я хочу эту боль, — она почувствовала внутри себя сопротивление и закричала в нетерпении.

— Войди в меня! О, как жжет.

— Я остановлюсь.

— Нет, нет.

— Любимая, я не вынесу этого.

— Да, Брюс, любимый. Ты достал до самого сердца. Ее кулачки стучали по спине. И он вошел в нее, чувствуя упругое сопротивление, а затем еще и еще, поднимаясь на самые вершины чувства. Оно росло в нем, обжигающе горячее, заполняющее все уголки души, нестерпимое, как боль.

— О, Брюс, я умираю.