Наемник Зимы

Пересечь двор означало окончательно погубить сапоги. И Альс уж было раскрыл рот, чтобы высказать свое мнение относительно творящегося безобразия, но взгляд его случайным образом переместился с визжащего поросенка в загоне на согнутую спину столяра, латавшего ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж пристройки, а оттуда на стену донжона и затем на низкое, затянутое грязно-белыми тучами небо, грозящееся разразиться то ли снегом, то ли дождем. Далеко-далеко, наверное, над самым Чернолесьем, летела одинокая птица неразличимой породы. Летела на север. А это означало, что случилось то самое, что всегда случается, когда кажется, будто уже не осталось никакой надежды, – пришла весна. Пусть еще будут и метели и морозы, но сударыня Весна нанесла смертельный удар в каменное сердце госпожи Зимы. Где-то высоко-высоко уже соткались и зародились теплые воздушные потоки, которые растопят снежный панцирь Запроливья, воскресят эту землю ото сна и возродят к жизни. Несмотря ни на что, это и был первый день весны.

Ириен закрыл рот и даже сделал попытку улыбнуться. Великое искусство сквернословия безвозвратно утратило очередной шедевр, который умер, так и не родившись на его устах. Без всякого волшебства, без прозрений и остальной мистики Альс, стоя по щиколотку в свинячьем дерьме, вдруг понял, что ему самому настало время вернуться. В Игергард, к своей жизни, дать отпор магам всех мастей, отыскать способ защитить Джасс и собственноручно распорядиться своей судьбой. Наверное, так и задумали когда-то Мастера из Цитадели. А возможно, и с самого начала знали…

Кое-кто любит сравнивать магию с мечом. Мол, смотря в чьих руках окажется оружие, таков и результат. Если у злодея и душегуба, то быть рекам невинной крови, а если у праведника и мудреца, то, стало быть, все наоборот. Самообман… иллюзия… призрак… Магия – это не меч, магия – это железная руда. И каждый, кто имеет ее запасы, кто имеет дар, плавит ее в печи собственной души, щедро или не очень подкидывая дрова – чувства и мысли. У кого какие есть, разумеется. Потом льет в свою истинную форму. А вот тут у каждого получается свое. У кого-то действительно «меч». У кого выйдет «серп» или «лопата», у кого – «ланцет», у кого вытянется «струна», а у кого-то и «воровская отмычка». Всякое может получиться: «набатный колокол», «наконечник копья», «корона» или «кандальные цепи». А бывает ведь и просто «ложка». Кто-то из прирожденных волшебников отливает свою силу единожды, и всю жизнь пользуется тем, что вышло. Кто-то пробует себя в новой ипостаси, с успехом или без оного. Все ведь зависит от самого мага. Гораздо больше, чем принято считать.

И если уж ты в конце концов понял, что твоя сила все-таки «меч», то надо им воспользоваться и рубить там, где это необходимо. Разве не это хотел сказать Фьеритири, прежде чем уйти за Грань?

Чистое исподнее, пара рубах, шерстяная туника, запасные ремни, седельные сумки, мечи в ножны… Сборы заняли ровно столько времени, сколько требуется, чтобы уложить вещи, закрепить ремешки, проверить лошадиную упряжь.

– Отпусти меня, милорд, – напрямик сказал Альс, придя к барону.

За плечом у эльфа уже висел дорожный мешок.

– Прямо вот так вот вдруг?

– Да. Мне пора.

Крэнг понимающе кивнул.

– Что ж… значит, так тому и быть… – вздохнул он. – Не стану тебя удерживать, мастер Альс. Мне было приятно знаться с тобой.

– Мне тоже.

Эльф и барон поклонились друг другу. Сдержанно и с достоинством.

– И вот еще что… – Ириен достал из ножен лекс, длинный эльфийский нож, и протянул его лорду Крэнгу. – Подарок твоему сыну.

– Которому из двух?

– Какой окажется достойным, – лукаво улыбнулся эльф, прежде чем уйти.

Гладкая костяная рукоять без всякого узора, одностороннее лезвие, острее которого не бывает в целом свете, – такой не купить ни за какие деньги. Как ни верти, подарок эльф сделал царский. И не иначе со смыслом. Знать бы еще с каким?

…Море накатывалось на берег коричневыми мутными волнами, лениво облизывая галечный берег. Холодное море, забытая земля, низкое небо и ветер, хлесткий, как немилосердный бич в руках опытного надсмотрщика. Дождь моросил без остановки, и через пелену водяной взвеси он увидел Гилгит. Она медленно брела навстречу, глядя невидящими глазами в пространство перед собой.

Голос не хотел слушаться, но Кенард собрал все силы и крикнул:

– Гилгит!

Ветер жестко хлестнул его по щеке.

– Гилгит!

Она остановилась, вгляделась, и легкая улыбка прорезала ее серые обескровленные губы:

– Кен…

Он никогда не слышал от нее такого ласкового и доверчивого тона.

– Гилгит… Зачем? Ну зачем?

– Тише… тише… – пробормотала она. – Не говори ничего.

Ее черты странно выцвели, как рисунок на древнем пергаменте. И когда Кен коснулся ее руки, то почувствовал только липкий могильный холод.

– Там так холодно, милый мой Кенард, – жалобно прошептала девушка. – Ты себе представить не можешь. Обними меня, Кенард. Ты ведь так хотел это сделать. Раньше.