Наемный убийца

Старые, грязные домишки остались позади. Они подошли к улице новых домов. Энн прочла табличку: Шекспир авеню. Ярко-красный кирпич, фронтоны в стиле Тюдор и деревянная обшивка, двери с цветными стеклами, у каждого дома – свое название, например, «Островок покоя». Дома олицетворяли собой нечто гораздо худшее, чем скудость нищеты, – скудость духа. Это была самая отдаленная окраина Ноттвича, где спекулянты-строители возводили дома для продажи в рассрочку. Энн подумала, что он привел ее сюда, чтобы убить где-нибудь на изрытом траншеями пустыре позади нового квартала домов, где трава была втоптана, вмята в мокрую глину, а искалеченные пни говорили о том, что здесь недавно стоял старый бор. Они устало шагали все дальше и дальше; прошли дом, где дверь была открыта настежь, так что посетители в любое время дня могли осмотреть все, от маленькой квадратной гостиной до маленькой квадратной спальни и ванной и туалета на лестничной площадке. Большой плакат предлагал:

«Войдите и осмотрите наш „Островок Уюта“. Десять фунтов вперед, и дом ваш!»

– Вы собираетесь купить дом? – спросила Энн, иронией пытаясь победить отчаяние.

– У меня в кармане сто девяносто пять фунтов, а я на них и коробок спичек купить не могу. Говорю вам, меня обвели вокруг пальца. Я не крал эти бумажки. Мне их дал один подонок.

– Он, видно, человек щедрый.

Ворон остановился перед домом с табличкой «Сонный Угалок». Дом был такой новый, что после ухода строителей еще не успели смыть краску с оконных стекол. Ворон сказал:

– Мне заплатили за одну работу. Я хорошо ее сделал. Этот подонок должен был по-настоящему мне заплатить. Сюда я приехал за ним. Его зовут Чал-мон-де-ли.

Он втолкнул ее в калитку «Сонного Угалка» и по не замощенной еще дорожке заставил подойти к черному ходу. Здесь они очутились как бы на краю тумана – на границе меж днем и ночью: туман истончался и длинными лентами уходил в серое зимнее небо. Ворон надавил на дверь плечом, и замок кукольного домика щелкнул, вырванный из дешевой гнилой деревянной панели. Они оказались в кухне, где пустой провод свисал с потолка в ожидании лампочки, а из стен торчали пустые трубы в ожидании газовой плиты.

– Встаньте к стене, – сказал Ворон, – так, чтоб я вас все время мог видеть.

Он уселся на пол, держа пистолет в руке, и проговорил:

– Устал. Всю ночь простоял в этом паршивом поезде. Голова толком не работает. Не знаю, что с вами делать.

Энн ответила:

– Мне обещали здесь работу. Если я это место потеряю – останусь без гроша. Обещаю вам, если вы меня отпустите, никому ни слова не скажу, – и добавила в отчаянии: – Но вы же мне не верите.

– Люди не больно-то стараются выполнять данные мне обещания, – сказал Ворон. Он мрачно съежился в своем пыльном углу за раковиной. – Здесь я в безопасности, пока вы тоже тут. – Он закрыл рукой лицо и вздрогнул: обожженная кожа болела. Энн пошевелилась. Он сказал:

– Не шевелиться. Буду стрелять.

– А мне нельзя сесть? – спросила она. – Я тоже устала. Мне сегодня весь день быть на ногах. – Но, говоря это, она представила себя убитой и окровавленной, засунутой в стенной шкаф. Она продолжала:

– Буду петь. В костюме китаёзы.

Но Ворон ее не слушал: строил свои собственные планы в своей собственной тьме. Она попыталась собрать все свое мужество и запела тихонько первое, что пришло на память; запела, потому что песенка напомнила ей о Матере, о долгой поездке в автобусе, о его прощальном «завтра увидимся».

Для тебя это – просто Кью, Для меня это – рай земной…

Он сказал:

– Я эту песню слышал.

Но он никак не мог вспомнить где. Помнил только поздний вечер, тьму, и холод, и ветер, и чувство голода, и шипенье тупой иглы. Ему почудилось – что-то острое и холодное разрывается в его сердце, причиняя страшную боль. Он сидел в своем углу, с пистолетом в руке, и плакал. Он плакал беззвучно, слезы, казалось, выкатываются из уголков глаз по своей собственной воле и ползут по щекам, словно мухи. Сначала Энн ничего не замечала, продолжая тихонько напевать:

Говорят, это просто подснежник
Из Гренландии кто-то привез…

Потом заметила. Спросила:

– Что случилось?

Ворон ответил:

– А ну назад, к стене. Не то стреляю.

– Вам совсем плохо.

– А вам-то что?

– Ну, я полагаю, я все-таки человек. А вы пока еще не сделали мне ничего дурного.

Он сказал:

– Ничего особенного, просто устал. – Он глядел на пыльные доски пола недоделанной кухни, и ему захотелось хоть чем-то похвастаться. – Устал жить в отелях, – сказал он. – Мне бы эту кухню довести до ума. Я ведь учился на электрика. Я человек образованный. – И добавил: – «Сонный Угалок» – хорошее название, если ты устал. Только они «уголок» неправильно написали.

– Отпустите меня, – сказала Энн. – Вы можете мне доверять. Я ничего никому не скажу. Я ведь даже не знаю, кто вы.

Он засмеялся горько: