Наездник

— Вот, вот, об этом то я и говорю. — Разочаровавшийся в девочках подросток уже пылал как лесной пожар, — Я, понимаешь, не капуста огородная, в отличие от некоторых, я ведь все видел. В «шкафе» спрятался еще с утра. Представь себе. Все уже спят, тишина. Резная, антресольная дверь огромного, четырех дверного, под потолок шкафа, отворяется, словно сама собой, и из отворившегося пространства появляется, едва живая, скрюченная от испытанных переживаний, фигура. Почти шесть часов просидел. Ух как потом все тело болело. Еле вылез, но оно того стоило. Я теперь твой почитатель. Ты такая обворожительно красивая и грациозная.

— То есть ты видел, как я неистово сопротивлялась откровенным приставаниям, но вынуждена была уступить грубому напору и сдаться. — Даже крохотные стыдливые слезинки блеснули в уголках прекрасных глаз. — Разрушил безжалостный завоеватель обитель невинности. Пала крепость и выкинула белый флаг. — Артистка сама восхитилась только что придуманной сценой, ничуть не смущаясь, что рассказывает очевидцу. — Защити меня мой доблестный рыцарь. — Решившая, что уже усыпила бдительность маленького негодяя, она безуспешно попыталась схватиться за такое притягательное ухо.

— Как решилась ты, пособница сионизма планировать, ущип юного пионера за нежную часть тела. Значит поперек горла тебе настоящая пролетарская правда, принцесса балета. Не заткнуть тебе, Валька, голос трудового народа. Это Паша выкинул белый флаг, а ты, скорее, красный. Да и не пел он ничего. — Справившийся со смущением, и вовремя отшатнувшийся Женька, показал язык. Ты мне, вообще, за утраченные иллюзии, еще две порции мороженного должна.

— Похоже общение с беспринципным шефом плохо повлияло на тебя, летописец-созерцатель. — Вальке было весело. Она хотела было смутиться, но как-то не вышло, и она захохотала. Веселье словно надавив на ее нежные щечки сделало на них чудесные волнующие сердце кавалеров и поэтов ямочки, увидев которые, осмелевший юный натуралист решился на нескромный вопрос.

— Валь, а это правда, что и девчонкам приятно? У тебя там такое лицо было? — Не удержался от вопроса, уже переступивший границы приличий мальчишка. — Вы теперь поженитесь? Шатов Ингу то, наверное, позабудет.

— Нет, не хочу замуж выходить. Погуляю еще. Мне понравилось, только разнообразия хочется. Тебе, малявка, этого пока не понять, ну да с таким гуленой в начальниках у тебя еще все впереди.

«Была я белошвейкой
И шила гладью,
Потом пошла в «театер»
И стала б…. балериной.»

— На редкость красивым голосом, затянула девушка, вызвав нездоровый интерес посетителей заведения.

«Была я балериной,
Плясала, оппа,
Но мне плясать мешала
Большая ж…жадность.»

— Тише, тише, — Женька пытался запихнуть в рот безбашенной певунье свою ложку, — лучше мороженного прими, охладись.

— Уф, хорошо, — Валька чувствовала себя будто на большом прогулочном пароходе, плывущем в страну под названием Счастье. — Ах, милый Евгений! Ты не представляешь, как меня огорчил. Как мог такой тонкий мальчик подумать, что я настолько эгоистична, что отдам это прекрасное тело, волшебное лицо, исполненное внутреннего благородства, эту тонкую трепетную душу, глубокий ум полный поэзией и музыкой, где живут трагедии и комедии симфонии и поэмы в пользование одному — единственному мужчине, которому вскоре сама же и надоем.

Тихо. — Решившая было пуститься в пляс певунья была перехвачена Женькой на взлете и силой усажена на место.

— Расскажи лучше, чем вы там с Пашкой кроме «массажа» чем-нибудь занимаетесь? — спросила немного остывшая попрыгунья.

— Да они все с Куртом возятся, экспериментируют. Голос на разной скорости записывают. Накладывают записи друг на друга. Скорость вращения. Дорожки. Головки. Муть короче. Они театральные постановки записывать подрядились. Звукозаписывающую артель создали. Лентопротяг — во! Вспомнил как наше кумпанство называется.

— Курт, это тот немчура, которого твой родственничек стухшими ингредиентами Красной Москвы окатил. — Девочки до сих пор хихикают, а в сторону этих духов больше смотреть не могут.

— Да какой он немец. — Возмутился борец за правду. — Непонятно кто, он. Родился в Эльзасе во Франции. Учился в Страсбурге, потом в Берлине. Родители его вообще теперь в Париже, а он врет про своё арийское происхождение. Пашка-то этого трепача вмиг на чистую воду вывел. Учился тот во время войны в университете, а подрабатывал на радио. Оттуда его и призвали в сорок пятом. Не удалось уклонисту за бронью отсидеться. Вычислили его и на фронт бросили. — Женька явно был доволен торжеством справедливости. — А батя его вообще, похоже, настоящий сексуальный разбойник. Это и шеф подтверждает. Так что правильно мой родственничек его духами побрызгал. До сих пор пованивает, а уж он моется, моется. Хорошая продукция у «Новой зари», пахучая.

— Разбойник, говоришь? — Будущая прима откинувшись на стуле погрузилась в глубокие раздумья. — Из Парижа.