Нафанаил и другие

И этого самца я вылизывал, как малое дитя, еще этим утром!
Какой я болван, однако!

Я врезал ему еще пару раз для острастки, но тут принеслась МАМА, подхватила его

«под животик» и расслабила мгновенным массажем. Он выглядел грустным и прятал
от нее взгляд.

Я всегда ее считал толковой теткой. Не до такой, конечно, степени, чтоб не обращать

внимания на мелочи, но в ней было что-то примиряющее с отсутствием непререкаемой
свободы. Может быть, то, что она сама сидела взаперти целыми днями, занятая
делами от рассвета и до заката.

Вот, и сейчас, она поставила на свою ладонь обе его лапы, чтоб помассировать

ту, что погорячей другой.

Бедный Добби! Он не знал, куда девать свои бесстыжие глаза. Я хотел прилечь

на ЕЁ надувной матрасик, наплевав на их мурлыканье с утешениями, но она
перехватила меня на траверзе «под брюшко» и помирила с братом.
Мне достался такой полноценный массаж, что я придавил его всем своим весом
и, наконец, по настоящему расслабился, забыв про этого дурака мокрохвостого!
Он бы еще под ПАПИНО кресло лапу подсунул, кавалер несчастный! И был бы
в нашем доме тюлень с ластой!
Его реакции расползаются от благополучия. Его жизнь следует усложнить!
Нужные соображения на эту тему должны придти во сне.
И я задремал!

Ту ночь я помню хорошо.

ЕЁ ровненькое дыхание без всхлипов и вздохов селило в моем сердце уверенность,

что всё обойдется как-нибудь по нормальному, без светопредставления..

От жары и мы с Добби готовы были лезть на стенку, вслед за обнаглевшими мухами.

ПАПА просто сдавал на глазах. Пыхтел, часто падал на «колбасу» перед вентилятором

и не реагировал даже на пищу, которую ему предлагали.
Он чувствовал свою вину перед девочкой.
Слишком всё было плохо вокруг! Дымно, знойно, тревожно.

За забором оживленные голоногие катали коляски с детьми в сгущающемся тумане

с дымом, стучали воротами и молотками, нервно вскрикивали приветствия, делая вид,
что всё в порядке.
Воздух пропах горящими нервами.
Где-то в тени листвы рвалась из кранов вода.

Мать всё так же спала наверху, наблюдая подолгу за деревом, тянущим вниз за собой

провода со столбом.
Оно было тяжелым, это дерево!
Она верила почему-то, что новый шквал ветра не налетит, не потянет всю конструкцию дальше, не дернет с силой из гнезд и щитков, не вспыхнет щиток, не задымится половица под кабелем, не испортит дачной жизни!
Она верила, что дымы рассеются, что жара отступит, что она сварит дочке настоящий суп,
и обязательно сделает настоящий пломбир, как обещала.
Потому что, если разобраться, то никто не виноват, что люди так часто сами себя обманывают видимым благополучием, зная про долги страны, стране, стран друг другу,
и континентам в целом.
У всех долги, и все за всеми всё потраченное и съеденное подсчитывают.
Никто не может потратить лишнего, не выплатив своих долгов.
И лишним становится даже последний кусок хлеба.

Если бы каждый мог исполнить свой долг перед этой жизнью, он бы, наверное, не умер

никогда!

Иногда я уставал читать ее мысли, находя их скучными и заумными! Добби их, вообще

сторонился. «Себя расстраивать!» – бурчал он.

Понимала ли ее подружка на дворе? Вполне. Спали в полглаза обе!..

Но!
Хоть какой большой ни вырасти женщина, хоть с динозавра, она –
всего лишь Женщина, способная испугаться и оцепенеть от страха.
Так мы с Добби и решили. Собака – хорошо, а еще мы в придачу, за МАМИНОЙ
дверью,– во много-много раз лучше!

Если эти дурищи вдруг испугаются и оцепенеют, то, уж, мы-то, любую дверь на ушах

вынесем и своим воем огонь затушим, вместе с дымовухой!

Задремали.

А Хозяин Дома произнес под шелест тополя: