Нагие и мёртвые

Он вспомнил, каким было лицо Гольдстейна, когда тот вскоре после бури собирал свой рюкзак. Сейчас Гольдстейн находится там… наверное, участвует в бою. Рота охватило какое-то странное чувство. Ведь Гольдстейна, может быть, даже убьют. Любого из ушедших туда могут убить: Реда, Галлахера, сержанта Крофта, Ваймана, Толио, или Мартинеса, или Риджеса, или Уилсона. Все они сейчас там, в самом пекле боя. На том свете может оказаться любой из них.

Страшно подумать, что человека могут вот так, запросто, раз — и убить…. Роту захотелось высказать свою мысль Минетте.

Но Минетта уклонился от разговора.

— Да ну тебя. Я рад, что отстоял свое время. — Он уже пошел было, но вернулся и спросил: — А ты знаешь, кого тебе будить для смены?

— Сержанта Брауна?

— Ага. Он спит на одеяле вместе со Стэнли, вон там. — Минетта указал рукой в весьма неопределенном направлении.

— Такой большой участок, а нас только пять человек, — недовольно пробормотал Рот. — Ты только подумай, — продолжал он, — пять человек на участке, который должен оборонять целый взвод.

— Вот и я об этом говорю, — согласился Минетта. — Не везет нам. Хорошо еще, что там, где первое отделение, ребят достаточно…

Ну ладно, я пошел, — сказал он и решительно зашагал прочь.

Когда Минетта скрылся, Рот почувствовал себя ужасно одиноко.

Напряженно всматриваясь в джунгли и стараясь не делать никакого шума, он залез в пулеметный окопчик. Усевшись на двух патронных ящиках позади пулемета, Рот вскоре обнаружил, что ручки ящиков больно давят на крестец. Переставляя ноги и перемещая вес тела то на одну, то на другую сторону, он испробовал несколько различных положений, но сидеть по-прежнему было очень неудобно.

В результате вчерашнего дождя в окопчике собралось много жидкой грязи; одежда на Роте была все еще влажной. Вчера она была совсем мокрой, а спать пришлось на одеяле, расстеленном на влажной земле. "И что это за жизнь", — с горечью подумал Рот. Он был почти уверен, что к утру у него обязательно появятся признаки простуды. Это просто будет счастье, если он не заболеет воспалением легких.

Вокруг было очень тихо. Зловещее молчание джунглей действовало на Рота так, что он боялся даже вздохнуть полной грудью. Он долго сидел не шевелясь. Неожиданно ощущавшаяся им до сих пор тишина исчезла, его слух обострился, и он стал улавливать все, даже самые слабые шумы и звуки ночи: стрекот сверчков, крик лягушек, треньканье ящериц в кустах, шелест деревьев. Потом все эти звуки как будто пропали; вернее, слух Рота снова перестал воспринимать их, до сознания доходила только жуткая тишина. Такая смена тишины и звуков продолжалась в течение нескольких минут.

Рот начал размышлять. Где-то вдали слышались страшные раскаты грома и сверкала молния, но угроза дождя не пугала Рота. Он долго прислушивался к артиллерийским залпам, которые были похожи на приглушенные удары большого колокола в тяжелом влажном ночном воздухе. Рот поежился и скрестил руки. Ему вспомнилось, что говорил сержант на занятиях с новичками, когда рассказывал им о боевой обстановке, о том, как ведется бой и как японцы могут подкрасться к часовому сзади и пырнуть его ножом. "Он даже не успеет ни о чем подумать, — сказал сержант, — разве только в какую-нибудь долю секунды пожалеет, что не был бдительным, но будет уже поздно".

Рота охватил терзающий животный страх. Он повернулся, чтобы осмотреть участок позади окопчика, нервно вздрагивая от одного представления о возможности такой смерти. Как это должно быть ужасно! Его нервы были напряжены до предела. Когда Рот попробовал рассмотреть что-нибудь в джунглях позади узкой расчищенной полосы за проволочным заграждением, он почувствовал такой панический страх, какой испытывает ребенок, когда смотрит фильм ужасов, в котором безобразное чудовище подкрадывается сзади к ничего не подозревающему герою.

В кустах послышался шорох, Рот сразу же сжался и, насколько было возможно, спрятался в окопчике. Медленно распрямляясь и высовывая голову, он старался обнаружить в мрачных тенях джунглей человека или по крайней мере какой-нибудь знакомый предмет.