Нагие и мёртвые

Гольдстейн снова взялся за карандаш и начал писать: «Я не знаю, как быть, дорогая. Иногда все так противно, что хочется умереть. Ужасно неприятно признаться, но я просто ненавижу ребят, с которыми служу. Это какая-то кучка антисемитов… Откровенно говоря, дорогая, здесь забываешь о всяких идеалах. Всем известно, что происходит с евреями. В общем, я не знаю, за что мы боремся…»

Гольдстейн прочитал написанное и с раздражением перечеркнул все. Несколько минут он сидел, охваченный леденящим страхом. Он чувствовал, что теряет всякую уверенность в себе. Он ненавидел всех людей, с которыми ему доводилось жить и работать, и не мог припомнить ни одного момента в прошлом, когда он любил кого-нибудь из тех, кого знал. Гольдстейн с трудом переборол это чувство и начал снова старательно писать: «Мне пришла в голову хорошая идея. Возможно, нам следует попытаться сделать кое-что из железного лома на свалках. Туда выбрасывают много всяких вещей, которые после незначительного ремонта могут снова пойти в дело, даже если вид у них неважный».

Просидев на одном месте несколько часов подряд, Уилсон заерзал, забеспокоился. Настроение благополучия начало постепенно исчезать. Действия Уилсона во время и после выпивок всегда проходили в одинаковой последовательности: первые несколько часов он чувствовал себя счастливым; чем больше он пил, тем большее превосходство испытывал по отношению к тем, кто не пил. Но через некоторое время он начинал ощущать потребность в каком-то действии; если не находил его, ему становилось скучно, и он немного трезвел. Обычно он уходил из бара или из дома, где выпивал, и бродил по улицам в поисках приключений. Очень часто он просыпался на следующий день в кровати какой-нибудь незнакомой женщины, или в кювете, или на дивана в гостиной своего маленького каркасного домика. И почти никогда не мог вспомнить, что с ним произошло и где он бывал накануне.

Сейчас Уилсон выпил остатки из третьей фляги и шумно вздохнул. Голос его стал хриплым.

— Ну, что же мы будем делать дальше, ребята? — спросил он.

Крофт, покачиваясь, поднялся на ноги и засмеялся. Он вообще сегодня почему-то часто и беспричинно посмеивался.

— Я, например, пойду спать, — заявил он.

Уилсон покачал головой и наклонился вперед, чтобы ухватить Крофта за ногу.

— Сержант… — начал он рассуждать заплетающимся языком, — я хочу позвать тебя… потому что… ты ведь сам догадываешься, сержант, незачем ложиться спать, потому что целый час, а может быть, даже два будет еще совсем светло…

Лицо Галлахера расплылось в кривой улыбке.

— Ты что, не видишь, что ли? У Крофта глаза слипаются, — сказал он.

Крофт наклонился и схватил Галлахера за воротник.

— Это неважно, что я пьян… Никто из вас не имеет права так разговаривать со мной… Никто. — Он резко оттолкнул Галлахера. — Я ведь все запомню… кто, что и как говорил… — Голос его стал ослабевать. — Я все запомню… Вот завтра утром увидите. — Он замолчал и снова засмеялся, а потом несколько неуверенно зашагал к своей палатке.

Уилсон в раздумье перекатывал с места на место пустую флягу.

Он громко рыгнул.

— И все-таки что мы будем делать дальше, ребята? — спросил он еще раз.

— Мы слишком быстро выпили все виски, — заметил Мартинес.

Он начал впадать в уныние при воспоминании о том, что израсходовал на виски так много денег.

Уилсон наклонился вперед.

— Послушайте, ребята, — начал он с заговорщическим видом, — у меня хорошая идея. Вы знаете, у этих япошек есть передвижные бардаки, которые сопровождают их до самой линии фронта.

— Откуда тебе это известно? — поинтересовался Галлахер.

— Я слышал об этом. Это точно. Почему бы нам не попробовать, ребята, пробраться ночью в тыл к япошкам и не навестить их бардачок?

Ред сплюнул.

— Ничего хорошего ты в их желтых кошечках не найдешь.

Галлахер резко наклонился вперед и авторитетно произнес:

— Это вам не негритянки.

Уилсон рассмеялся и уже забыл о своем плане вылазки в тыл к японцам.

Ред вспомнил о телах убитых японских солдат. Сначала он почувствовал какое-то странное возбуждение, а потом на какой-то момент его охватил страх. Он оглянулся через плечо на джунгли.

— А почему бы нам не пойти поискать сувениры? — спросил он с напускной храбростью.

— Где? — спросил Уилсон.

— Да здесь, вокруг. Ведь должны же здесь быть убитые японцы, — ответил Ред.

Уилсон захохотал.

— Там есть, есть они! — скороговоркой выпалил он. — Там, в двухстах — трехстах ярдах от того места, где перегонный куб… Там был бой. Я помню, мы проходили как раз мимо них… Совсем близко…

— В ту ночь, когда мы стояли на реке, — вмешался Мартинес, — там были японцы. Они тогда подошли почти сюда.

— Верно, — радостно подтвердил Уилсон. — Я слышал, что они продвинулись сюда на танках.

— Ну что же, давайте пойдем и посмотрим, — предложил Ред. — Как-никак, а по паре сувениров-то мы заслужили.

Уилсон поднялся на ноги.

— Первое, что я делаю, когда здорово выпью, так это брожу и брожу вокруг, — сказал он, описав рукой окружность. — Вставайте, ребята, пойдем поищем.

Остальные трое посмотрели на него в некотором оцепенении.