Наглядные пособия

Вуаль моя висит на одной Ниточке. Щелк. Щелк. Щелк. Я хочу задержаться, поглядеть, не скопится ли под ее головой лужица медленно сочащейся крови, как это бывает в кино, но Оро схватил меня за одно плечо, водитель за другое, они тащат меня оставшиеся двадцать ярдов к машине, а вокруг беснуется толпа.

Дверь хлопает, мы утрамбовываем улицу высококачественной резиной «Мишлен».

Лицо Оро — совсем рядом с моим.

— Что ты сделала, Луиза? Что ты сделала?

— От души ей вмочила.

— Вмочила?

Водитель, оглянувшись через плечо, хохочет.

— Ну, толкнула ее самую малость. Оро хмурит брови.

— Очень плохо. О, это очень плохо, Луиза. — Хлопает меня по плечу. — Новый Мухаммед Али.

— Али Мухаммед, — сдавленно фыркает водитель.

Когда я наконец встаю, длинный верстак из начищенной стали, что служит Оро обеденным столом, уже завален газетами. Практически во всех макет примерно одинаковый. Слева — зернистый увеличенный снимок моей потрясенной физиономии с черно-белой фотографии: ну, той, где я валяюсь, опрокинутая навзничь, на веранде в «Чистых сердцах». В середине — цветное фото меня же, вуаль сбилась на сторону, так, что виден один глаз — и зыркает свирепо, точно у загнанного в угол зверя. Помада размазалась, рыжие кудри торчат из-под шляпы во все стороны. Справа — фотография забинтованной-перебинтованной головы, сбоку свисает капельница для внутривенного вливания.

Оро выходит из-за гигантского, от пола до потолка, аквариума, где дно покрыто слоем аквамариновых стеклянных шариков толщиной фута в три и снуют лимонные карпы. На нем короткий белый шелковый пеньюар, в руках — кофейник с «эспрессо».

— Доброе утро, Луиза.

Показываю на красный газетный заголовок над фотографиями в одной из тех газетенок, что выглядят по-бульварнее прочих.

— Что тут говорится?

Мгновение он внимательно изучает буквы.

— Здесь говорится «Кто такая леди «Вечерний лик»?»

— Это такой изящный японский способ обозвать меня шлюхой?

— Это из старой книги. Да уж, не сомневаюсь.

— А внизу что написано?

— Много всего. Не важно. Хочешь кофе? Я киваю.

— Так чего — всего?

— Всякие глупости. Отвратительно.

— Какие же?

— О том, кто ты. Что ты делаешь. — Он долго молчит. — Как ты выглядишь.

— Переведи, пожалуйста.

— Луиза, это все очень отвратительные вещи. Я не…

— Заткнись и переводи.

— Автор говорит, ты — как безобразная ведьма, с огромной пастью и зубищами, как косточки в маджонге [113]. Она говорит, Оро ждать так долго, чтобы влюбиться, а теперь вот это. Он отвергает всех японских женщин ради женщина-гайдзинка, а она даже не красивая гайдзинка, не блондинка, например. Это оскорбление всем японским женщинам. Гайдзинка большая и толстая, в два раза, может, в три раза больше нашего Оро, японской кинозвезды номер один.

— Спасибо.

Он пододвигает мне чашку «эспрессо».

— Они говорить такие вещи, потому что они злятся. Ты не толстая и не безобразная. Гайдзинка, да. Большая, да. Мне нравится, когда большая, нравится, что чужестранка и варвар. Не такая, как маленькие тоненькие японочки. Ты другая, Луиза. В Японии все одинаковые. Я тоже другой. Вот почему я люблю.

Прежде он этого слова не произносил. А я так вообще никогда не произнесу.

— А моя здоровенная, безобразная западная пасть, мои огромные зубищи — что ты о них думаешь?

— Очень красивые, очень другие. Я люблю… — Он умолкает, подливает себе еще «эспрессо», выпивает его одним махом. — Я люблю их. Я люблю тебя, Луиза.

— Нет, не любишь.

Он изумленно вскидывает глаза.

— Нет? Я никого не любил прежде. Думал, этого со мной никогда не произойдет. А теперь ты мне говоришь, я тебя не люблю. Ты хочешь сказать, это ты меня не любишь?

— Тебе нравится быть со мной, мне нравится быть с тобой. Весело. Классно. Клевый секс.

— Клевый секс, — кивает он и задирает сзади подол своего короткого пеньюара, освежая мои воспоминания о его ягодицах.

— И задница у тебя очень милая.

— Номер один во всей Японии.

— Но любовь — это как оказаться запертым в плохой пьесе: каждый вечер произносишь одни и те же реплики, изо дня в день, а не то вся эта штука рассыплется в прах. Я хочу тебя, Оро, я просто не хочу ничего большего, о’кей?

Он отворачивается и проходит квартиру из конца в конец, что занимает некоторое время. Квартира представляет собою одну громадную комнату. Выглядит — точно многоярусная парковка, бетонный пол выкрашен грязновато-золотой краской, мебель — та, что есть — начищенная до блеска нержавейка. Ряды высоких скользящих стеклянных дверей выходят на террасу вокруг квартиры, но терраса такая широкая, а мы так высоко, что изнутри видны только недвижные серые облака в небе над Токио.

Возвратившись, Оро бросает: «О’кей», — и снова исчезает за аквариумом.

Звонит телефон. Он долго разговаривает. Когда выходит, он обнажен, напрягшийся ствол торчит вперед дюйма на четыре. Шрам, разделивший торс надвое, мерцает янтарным светом.

— Журналистка, которой ты вмочила, в коме. Надо сейчас же уезжать. Не сейчас же. Сперва я тебя отымею, но никакой любви, о’кей?

— Усекла.