—
—
—
—
—
—
—
—
—
Если бы я не позволил Максу подбросить мне в голову идеи, если бы я сидел дома вместо того, чтобы запускать частный самолет, случилось бы что-нибудь из этого дерьма? Была бы жизнь Вани полностью разрушена из-за ребенка, о рождении которого она не просила? Сидел бы я сейчас в своей гостиной, пытаясь осознать тот факт, что я собираюсь стать отцом?
Отец?
Чертов ад.
Я даже не помню, вовремя ли менял постельное белье. Теперь я буду менять подгузники?
Это
Я не знаю, где у нее голова от всего этого. После того, как она выбежала из кабинета врача, было достаточно легко сказать, что она была потрясена и унижена.
Я знаю, как она относится к детям. Она не делала секрета из своего отвращения. Вероятность того, что она оставит ребенка себе.…
У меня в животе завязывается узел, а в голове начинает раскалываться. Я тру лицо снова и снова, надеясь, что трение принесет ясность.
Черт.
Раздается стук в дверь.
Я вскидываю голову. Хотя это маловероятно, я надеюсь, что это Ваня. Может быть, она готова поговорить об этом.
Я делаю глубокий вдох, набираясь храбрости, и бросаюсь к двери.
Когда я распахиваю ее, я ошеломлен, увидев своего отца, стоящего с другой стороны.
— Это то, что я должен сделать, чтобы увидеть твое лицо? — он рявкает.
— Папа?
Оливер Маллиз Третий, все шесть футов и один дюйм в нем, рвется вперед, толкая меня в плечо, когда врывается в мой дом. Его волосы цвета соли с перцем коротко подстрижены, как он делал, когда служил в армии. Он в своем любимом костюме с белой застежкой на пуговицах и запонками из чистого золота. Холодный серый цвет его глаз выделяется на фоне морозно-белой кожи, которая никогда не загорает.
— Я должен был отправить тебя в школу-интернат, когда у меня была такая возможность, — бормочет папа, останавливаясь перед моей картиной с изображением винтажного гоночного автомобиля и с отвращением скрещивая руки на груди.
— Что ты здесь делаешь? — Спрашиваю я, оставляя дверь открытой в надежде, что он быстро уйдет.
Он выгибает бровь. — Это твое лучшее приветствие?
— Я не помню, чтобы ты поздоровался перед тем, как ворваться.
Его серые глаза сужаются.
Я вздыхаю и закрываю дверь.
Это будет долгий визит. Папа сидит на краешке стула, выпрямив спину. Он никогда не был теплым и пушистым. По крайней мере, не со мной. Нет, вся эта любовь и привязанность была зарезервирована для его старшего сына. Идеальный ребенок. Его самая большая потеря.
— Чему я обязан страданиями — прошу прощения, удовольствием от визита? — Мой взгляд скользит вниз к его кожаным ботинкам и идеально выглаженным носкам. Да, мой папа гладит свои носки. Или, точнее, он заставляет своих подчиненных гладить их для него.
— Не прикидывайся невежественным, Хадин. Ты слишком взрослый для таких игр.
Я опускаюсь в глубокое кресло, от которого у меня осталось идеальное впечатление о заднице после многих часов просмотра соревнований NASCAR. — Отправив Уилла, я не донес до тебя суть, поэтому ты решил прийти и оценить меня самостоятельно?
— Мне сказали, что ты отмахнулся от него сегодня утром.
— У меня были дела поважнее.
— Например? Тратить время на бега? Или таскаться за этой девчонкой Бекфорд, как потерявшийся щенок?
— Мне действительно нравится, когда она гладит мой живот.
Папа подскакивает на краешек стула. — Хватит, Хадин. Эти игры пора прекратить. Пришло время тебе занять свое законное место в компании.
— Мне не нужна компания.
— Никого не волнует, чего ты хочешь.
Я разражаюсь лающим смехом. — Твоя честность освежает, папа.