Нагорный Карабах: виновники трагедии известны

В ту ночь я лежал с открытыми глазами, видел лицо этого мужчины, видел тех женщин, словно стая антилоп разбегавшихся в разные стороны и секунду назад истязавших его, вспоминал ту миловидную женщину из озверелой толпы, тех молодых ребят, что норовили попасть камнем в ветровое стекло автобуса, чтобы ранить водителя, который в этом случае, не удержав управление, послал бы автобус в овраг, видел, вспоминал все это и думал: а может прав Фрейд, и никуда они не ушли, инстинкты наших далеких предков по эволюционной цепи, тех самых протогорилл, от рева которых стыла кровь у всего живого в девственных джунглях сотни тысяч, миллионы лет назад, и мы лишь загнали эти звериные инстинкты в подкорковые дебри сознания, прикрыв их экраном из образов и представлении, рожденных воображением хилых, вымирающих, проигрывающих схватку за жизнь то ли романтиков, то ли обломовых, которые ведь были во все эпохи цивилизации: от античности до постиндустриального общества. Но по всему, они зря старались, ибо экран-то оказался дырявым, и всякий раз, когда жизнь являет людям свою изнанку, все добродетели летят к чертям, и уже не ими, а инстинктами протогорилл и руководствуются они в своих поступках. Да, старик Фрейд был прав! Думал я в ту ночь и о том, что случись мне сейчас возможность, я бы непременно занялся абсолютно новым для себя делом — психологией толпы, и что жаль, что в социальной психологии нет такого особого раздела, ибо, как показали карабахские события, наиактуальнейшая это нынче вещь — из всех проблем общественных наук — наиважнейшая. А думал я так, ибо вспоминал, как та самая женщина, о которой из-за ее миловидности секунду назад еще нельзя было того подумать, все более заряжалась от своих соседей по толпе остервенением и осатанелостью, порождая во мне мысль, что, по-видимому, сознание или, может, подсознание — это все тот же колебательный контур, и когда такие колебательные контуры у всех людей, что собрались вместе, рядом, начинают резонировать, поскольку частоты чего-то таково их сознания совпадают, вот тогда и достигает своих максимальных амплитуд уже единый для всей толпы позыв к высвобождению самых чудовищных, звериных инстинктов. Увы, я видел это, и мне было признаюсь страшно, поскольку никогда не носил с собою оружия, а между тем, такую толпу могут заставить отпрянуть только выстрелы, только автоматная очередь.

Можно, конечно, возразить, можно сказать, что человек с достаточно развитым интеллектом не подвластен если и не национализму вообще, то хотя бы его такой крайней форме как пещерный национализм. Но в том-то и дело, что идеологи «карабахского движения» апеллировали не к интеллекту обывателя, сколь бы он скромен ни был, а к самым иррациональным формам мышления. И как показали мои наблюдения, это тем успешнее им удастся, чем интенсивнее и всесторонне ведется националистическая пропаганда и чем при этом больнее и глубже травят душу обывателя. Вот об этой травле я и хочу здесь немного поговорить.

Так вот, когда исследуешь содержательную сторону этой пропаганды, то бросается в глаза на первый взгляд странный симбиоз двух тематических направлений: с одной стороны вечный зов к радости, к гордыне за исключительность, величие своего народа и его истории, а с другой — не менее постоянное щекотание его нервов, его покоя призывают к плачу, к скорби все за тот же свой народ и за ту же его историю. Но это вовсе не странный симбиоз, ибо радость-то у обывателя должна быть от того, что мол, вот какой армяне необыкновенно талантливый, гениальный, созидательный народ — не чета другим, и ему, этому обывателю есть что защищать, а скорбь и плач нужны для того, чтобы он ни на день не забывал, какие изверги его окружают, сколько бед они ему принесли, сколько еще могут принести, и тем внушать все тому же обывателю ненависть к соседу.