Нагота

17. Подобное толкование совершенно чуждо христианской теологии. В восточной традиции, наиболее ярко представленной в трудах Василия Великого и Иоанна Дамаскина, познание наготы (epignōsis tēs gymnotētos) означает утраченное состояние восторга и счастливого незнания самого себя, которое обуславливало райское бытие, и, как следствие, проявившееся в человеке злополучное желание «восполнить пробелы» (tou leipontos anaplerōsis). До грехопадения человек жил в праздности (scholē) и изобилии; но открыв глаза, он на самом деле закрыл глаза души и начал воспринимать собственное благополучие и блаженство как состояние слабости и atechnia, то есть отсутствия знания. Таким образом, то, что выявляет грех, – вовсе не недостаток или дефект человеческой природы, прежде скрытый под одеянием благодати: наоборот, это стремление воспринимать изобилие, определявшее райское бытие, как недостаток.

Если бы человек остался в Раю, по словам Василия, то одежда была бы дана ему не природой (как у животных) и не техникой, а божественной благодатью, которая снисходила бы на него в ответ на его любовь к Богу. Принудив его оставить благословенное райское созерцание, грех устремляет человека к тщетным поискам техник и наук, отвлекающим его от созерцания Бога. В отличие от Августина или римской традиции, здесь нагота отсылает не к телесности, а к утраченному созерцанию – знанию чистой познаваемости Бога – и к его замене на мирские навыки и представления. По сути, в Раю Адам пребывает в блаженстве совершенного созерцания, достигающем экстаза в тот момент, когда Бог усыпляет его, дабы взять у него ребро («при помощи этого экстаза, – пишет Августин, – ум Адама сделался как бы участником ангельского воздействия и, вступив в святилище Бога, получил разумение будущего» – О книге Бытия буквально, IX, 19[103]). Это грехопадение не плоти, а ума; утраченная невинность и нагота связаны не с определённым способом занятия любовью, а с иерархией и особенностями знания.

18. Нагота – или, скорее, обнажение – как показатель знания присутствует в лексиконе философии и мистики, причём не только в связи с предметом высшего знания, каким является «нагое существо» (esse autem Deus esse nudum sine velamine est[104]), но также и с самим процессом познания. В средневековой психологии средство познания – это образ, «фантазм», или форма. Поэтому процесс, приводящий к совершенному знанию, описывается как постепенное обнажение этого «фантазма», который, переходя от ощущений к воображению и памяти, постепенно сбрасывает с себя чувственные элементы, дабы в итоге, когда завершится denudatio perfecta[105], предстать как «сверхчувственная форма», чистый образ или намерение. В процессе мышления образ совершенно обнажён и, как пишет Авиценна: «Если он ещё не обнажён, то он таковым становится, поскольку созерцательная способность оголяет его так, что в нём не остаётся никакой материальной привязанности». Целостное знание – это созерцание наготы внутри наготы.

В одной из проповедей Экхарт развивает идею связи между образом и наготой так, что образ, отождествляемый с «обнажённой сущностью», становится чем-то вроде чистого и абсолютного средства познания. «Образ, – объясняет он, – есть простое формальное истечение, переливание всецелой, чистой и обнажённой сущности, каковое рассматривает метафизик <…> Следовательно, образ есть <…> некая жизнь [vita quaedam], как если бы вещь возрастала в себе самой и кипела в себе самой [intumescere et bullire], ещё до того, как вместе с этим мыслится излияние [necdum cointellecta ebullitione]»[106]. В терминологии Экхарта bullitio[107] указывает на пульсацию или внутреннее напряжение мысленного объекта, существующего в разуме Бога или человека (ens cognitivum[108]), в то время как ebullitio[109] означает состояние реального предмета, находящегося вне разума (ens extra animam[110]). Образ – так как в нём выражается обнажённое существо, – совершенное связующее звено между мысленным объектом и реальной вещью. И как таковой он не является ни обычным логическим объектом, ни реальной единицей: он есть нечто живое («жизнь»), пульсация вещи в среде собственной познаваемости, дрожь, благодаря которой она познаётся. «Формы же, существующие в материи, – пишет ученик Экхарта[111], – непрерывно сотрясаются [continue tremant], словно пребывают в узком проливе <…> то есть в бурлении [tamquam in eu rippo, hoc est in ebullitione]. <…> И поэтому о них нельзя помыслить ничего достоверного, ничего постоянного»[112].