Нагота

— Ведь он же звал меня, я сама не пошла. И ты это видела.

— Ну, хорошо, видела. Что дальше?

— Ты этим не преминула воспользоваться!

Ася вдруг заметила, как рука с растопыренными пальцами потянулась к Мелите, и она ужаснулась этого движения, тем более что рука показалась ей до того неестественной, даже мерзкой, будто она увидела нечто совершенно дикое, ну, например, руку, согнувшуюся в локте, только в противоположную сторону, или ступню, вывернутую пяткой вперед. То, что она способна вцепиться в волосы другой женщине, бить, кусать, царапаться, она всегда категорично отрицала. И всегда смеялась, когда ей приходилось слышать о подобных казусах. И вот до чего она докатилась (вытянутая рука, пальцы с крашеными ногтями отвратительно подрагивали!), это крах ее воли, сознания. Ее захлестнул стыд за свою несдержанность, глаза заволокло туманом. Даже слез было стыдно.

— Ты ко всем норовишь подойти со своей меркой! По себе и других судишь!

До чего вульгарный, глупый, жалкий выкрик. И не крик даже, какое-то карканье. Ася брезгливо поморщилась. Это предел всего. Рука, изменив направление, скользнула в невинном жесте.

Однако слова больно задели Мелиту. Негодующий взгляд ее широко раскрытых глаз как-то сразу померк, — так она удивилась, отказываясь верить услышанному, — потом и каленые зрачки потухли, остекленели.

— Ася, это нечестно. Зачем ты...

Мелита старательно развернула платок и высморкалась. На самом деле и она утирала слезы.

— Я же просила тебя, давай прекратим перебранку. Ты не послушалась.

Клокотавшая злоба еще подсказывала всякие колкости, но Ася уже поняла, что допустила оплошность. Слова всегда страшнее поступков: поступки еще можно загладить, а слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Что-то в последнее время она легко теряла над собою контроль. Неужели примета определенного возраста?

— Мы с тобой обе хороши. — Теперь уже Ася жалела Мелиту. И досадовала на себя, однако момент, когда можно было остановиться, упущен, дурацкое упрямство подогревало недавнюю жестокость насмешками. — Ну хорошо. Предположим, любоваться мавзолеем под луною поехала бы ты. Моя добродетель была бы вне подозрений. Отлично. Что дальше? У тебя бы началась любовь с первого взгляда? То, что ты ему нравишься, он вовсе не скрывает. Вот посмотри, я привезла тебе от него подарок. Нет, милая, и для тебя это была бы просто интрижка. Женатый мужчина с четырьмя детьми...

Теперь настал черед покраснеть Мелите. На ресницах у нее повисли и стали разрастаться слезинки. Но она не чувствовала себя сраженной. Подчеркнутая невозмутимость, с которой Мелита выступила вперед, высоко поднятая голова, размеренная речь недвусмысленно говорили, что гнев ее имел и другую причину, а не только личную обиду.

— Ты о нем так мало знаешь. Ничего не знаешь и не понимаешь. Жена у него умерла.

— Умерла?

— Погибла в горах. Есть такая служба — санитарная авиация.

— И давно?

— Давно. Недавно. Какое это имеет значение.

12

Тренеров — чисто по-человечески — Гунар толком никогда не понимал. Что это — работа или одержимость? Вынужденный аскетизм, отказ от многих житейских радостей по соображениям личного примера, полная самоотдача — все это окружало их труд ореолом почти святости. Все они должны быть настолько же мечтателями, насколько и мучениками, эти современные Пигмалионы, творящие героев. Сами всегда в тени, всегда больше дают, чем получают взамен. Разговор с тренерами Яниса (сколько уж их было у него) никогда не получался на равных, Гунар почему-то не мог избавиться от чувства, что в чем-то он виноват перед этими людьми. Партнер, который может подвести. Почти мошенник. Объект, в который вложено столько напрасных трудов. На сей раз особенно.

Тренер Брумфельд оказался довольно молодым. А может, моложавым. Его сухопарость и небрежная пружинистая походка могли ввести в заблуждение. Особенно лицо. Точнее, кожа лица, гладкая и нежная. И румянец во всю щеку.

Они стояли в душевой, где ему удалось наконец разыскать тренера. Пахло известкой, мокрыми деревянными решетками и мылом. Каждое слово отзывалось звучным эхом.

— Значит, еще не нашелся.

— Нет.

— Вот вам, пожалуйста... — Брумфельд развел руками. — Сколько можно ждать?

Тренер зачем-то комкал в кулаке носовой платок. Возможно, выражая этим жестом свое нетерпение, возмущение, досаду, хотя тон был даже веселый, как будто тренер хотел сказать: «Все случилось именно так, как я и предвидел» А печальное выражение лица досказывало остальное: насчет последствий он не строил никаких иллюзий, придется писать объяснительную записку, выслушивать всякие нарекания.

— У меня их тридцать лбов, за каждым не уследишь. Няньки тут не предусмотрены, не детский сад. Вчера до обеда Янис был вместе со всеми, я его, помнится, даже похвалил после пробежки в лесу. С аппетитом пообедал, настроение нормальное. И вот, пожалуйста! Последним его видел Айвар, где-то в половине третьего, Янис вышел из ворот, на нем были джинсы и желтая рубашка.

— Может, решил искупаться в Гауе?