Награда для Иуды

– Но я знаю номер его сотового телефона. Могу позвонить ему хоть сейчас.

– Нет. Так не годится. Что вы ему скажете? Надо срочно встретиться и поговорить на отвлеченные темы? Только все испортите. Мальгин сам бывший опер, он все поймет в две секунды. Ищи его тогда. Надо обязательно дождаться его звонка. Никуда он не денется, позвонит. Ему могут понадобиться деньги или еще что-то. А за это время мы придумаем, что вам нужно говорить, распишем каждую реплику. Сочиним что-то вроде сценария.

– А что я должен говорить?

– Ну, если Мальгин сам не попросит о встречи, вы сообщаете ему, что есть срочный разговор. Назначаете свидание, скажем, на утро понедельника или вторника. Вы увидитесь в каком-нибудь не немноголюдном месте, которое мы выберем позднее. Потому что он вооружен и может ненароком пристрелить или взять в заложники кого-то из случайных пешеходов. Нужно все подготовить, хотя времени у нас не так много. Отсюда вы поедите к себе домой и вместе с нашими сотрудниками будете ждать звонка. Жену отправьте на дачу, чтобы не крутилась под ногами. Если звонка не будет сегодня и завтра, опера станут дежурить в вашем рабочем кабинете. Если все пойдет, как мы задумали, Мальгина упакуют так быстро, что он охнуть не успеет. А дальше начнется сплошное бумаготворчество, рутина следствия. Допросы, допросы… Теперь все ясно?

– Я бы не хотел участвовать во всем этом. Назначать встречу и все такое. Я чувствую, как бы точнее выразиться, что-то вроде вины…

– Не хотите, но придется, – коротко ответил Закиров. – А теперь пишите. Так и озаглавьте свой опус «Чистосердечное признание».

Тяжело вздохнув, Елисеев вытащил из кармана чернильную ручку, снял колпачок и нежно подышал на кончик золотого пера.

Глава вторая

Следующие полутора суток с вечера субботы до полудня понедельника показались Максиму Павловичу Елисееву вечностью, наполненной непереносимыми моральными муками. Когда закончился допрос в прокуратуре, ему разрешили уехать домой на персональной машине. По дороге страховщик угрюмо молчал и на вопрос водителя Васи, как, мол, дела, только раздраженно махнул рукой, процедил сквозь зубы: «Лучше некуда». Подъехали к дому на Фрунзенской набережной, Елисеев велел водиле никуда не отлучаться, ждать у подъезда, потому что нужно срочно отвезти супругу на дачу. Поднявшись на этаж, открыл дверь своим ключом.

Жена на счастье оказалась дома одна. Одетая в коротенький полупрозрачный халатик, едва прикрывавший интересные места, она, сидя в кресле, уставившись в телевизионный экран, рукой прижимала к уху телефонную трубку и щебетала, как райская птичка. Елисеев выключил телек и сердито потряс в воздухе кулаком, молча сигнализирую жене, чтобы та свертывала базар. Вика закруглила беседу и хотела наброситься на мужа с вопросами. Максима отпустили домой – это добрый знак. Но он зол, он явно не в своей тарелке.

– Макс, что сказал следователь?

Жена встала с кресла, развела руки в стороны, намереваясь заключить Елисеева в объятия. Но тот ловко извернулся, рухнул на диван и объявил:

– Следователь велел передать, чтобы через пятнадцать минут духу твоего здесь не было. Ты уезжаешь на дачу и пробудешь там до среды. Машина у подъезда.

– Но почему? – выпучила глаза Вика. – Мы же завтра собирались на крестины к Петровскому.

– Через четверть часа в квартире будет полно оперативников. Это не обыск. Просто они станут слушать все звонки, – ответил Елисеев. – Если не успеешь одеться, тебя выставят на площадку в твоем порнографическом халатике.

Вика поджала губы, муж как с цепи сорвался, и в такие минуты с ним лучше не спорить. Елисеев неожиданно вспомнил, что в свое время, примерно год назад, до него дополз слушок, что Вика якобы трахалась с его водителем Васей. Прямо на заднем сидении представительской машины. Дело, кажется, было под Новый год… Господи, почему только вся эта белиберда, все эти гнусные россказни про распутное поведение жены, вспоминаются так некстати, в критический переломный момент жизни? В час, когда решается его судьба? Почему так? Ведь несколько часов назад он думал о жене с нежностью, представляя ее стоящей в бесконечной очереди, протянувшейся вдоль тюремной стены. В руке передачка, глаза красные от слез.

– Здесь устроят засаду? – решилась на последний вопрос Вика. – На кого?

– Не волнуйся, не на тебя, – отрезал муж.

Елисеев решил, что Вика, проводя дни в праздной болтовне, шатаясь по магазинам и кафешкам, листая глянцевые журналы, глупеет просто не по дням, а по часам. Глупеет пугающе быстро. Что с ней станет через несколько лет?

– Время пошло.

Он и постучал пальцем по стеклу наручных часов. Вика, сорвавшись с места, побежала в спальню переодеваться, видно, и всерьез испугалась, что опера выкинут ее голяком на лестницу. Она собралась за пять минут, натянув на себя какой-то мятый сарафан и шлепанцы на танкетке, чмокнув мужа в щеку, выскользнула за дверь. Даже сумочку не взяла.