Награжденный пятнадцатого августа

Четыре месяца тому назад, в день пятнадцатого августа, он наконец получил пресловутый орден Почетного Легиона, которого его так долго заставили дожидаться. В этой провинции он был единственным вождем племени, еще не имевшим ордена. Все остальные давно уже были награждены и имели чин офицера французской армии; двое или трое из них удостоились даже широкой ленты командора, которую они носили на своем аике и в простоте душевной употребляли вместо носового платка, что мне довелось неоднократно наблюдать у Бах-ага-Буалема. Причина, по которой Си-Слиману не удавалось получить орден, объяснялась давнишней ссорой, происшедшей у него за карточным столом с начальником арабской канцелярии. А приятельские отношения среди представителей военного управления в Алжире имеют такую могущественную силу, что, хотя в течение десяти лет имя Си-Слимана значилось в списках лиц, представляемых к награде, каждый раз его обходили. Поэтому можно себе представить радость почтенного Си-Слимана, когда утром пятнадцатого августа посланный из Орлеанвиля спаги[4] привез ему маленький позолоченный ларец и диплом ордена Почетного Легиона и когда Байя, самая любимая из его четырех жен, прикрепила французский крест к его бурнусу из верблюжьей шерсти. Событие это вызвало во всем племени всеобщую радость и веселье. Бесконечные пиры чередовались с джигитовками. Звуки тамбурина и тростниковых дудочек раздавались всю ночь. Были и танцы и бенгальские огни; закололи бесчисленное множество баранов. И чтобы увенчать праздник, знаменитый поэт из Джанделя сочинил в честь Си-Слимана превосходную кантату, которая начиналась словами:

Ветер, запряги своих коней,

Чтобы разнести повсюду эту радостную весть...

На следующий день на рассвете Си-Слиман созвал под ружье весь свой гум[5] и во главе конницы отправился в город поблагодарить губернатора Алжира. Согласно обычаю, конница осталась ждать у ворот города; ага один явился в губернаторский дворец, был принят герцогом Пелисье и выразил ему свою преданность Франции в нескольких торжественных фразах того восточного стиля, который слывет образным, потому что в продолжение трех тысяч лет все юноши в нем сравниваются с пальмами, а все девушки -- с газелями. Затем, выполнив этот долг, Си-Слиман отправился в верхнюю часть города, чтобы все его увидели в полном блеске. По пути он помолился в мечети, одарил нищих деньгами, зашел к цирюльнику, к золотошвеям, накупил для своих жен духов, пестрых шелковых тканей в цветах, вышитых золотом голубых безрукавок и даже красные кавалерийские сапожки для своего юного аги. Он платил за все это не торгуясь, расточая свою радость полноценной, звонкой монетой. Потом его видели на базарах, где он сидел на турецких коврах с чашкой кофе, у лавок арабских торговцев, которые поздравляли его с наградой. Вокруг толпились любопытные, говоря: "Посмотрите, вот Си-Слиман, имберадор[6] прислал ему крест". А молодые мавританки, возвращаясь с купания и лакомясь сладкими пирожками, бросали из-под белого покрывала долгий взгляд восхищения на его серебряный крест. Ах, в жизни все-таки бывают прекрасные минуты!..

С наступлением сумерек Си-Слиман стал собираться в обратный путь. Но едва он занес ногу в стремя, как посланный из префектуры верховой подскочил к нему, запыхавшись:

- Вот ты где, Си-Слиман! А я везде ищу тебя... Идем скорее, губернатор хочет говорить с тобой!

Си-Слиман последовал за ним, не испытывая ни малейшей тревоги. Однако, проходя по парадному двору мавританского дворца, он столкнулся со своим давнишним врагом, начальником арабской канцелярии, который прошел мимо с ехидной усмешкой. Эта усмешка врага не на шутку испугала бедного Си-Слимана, и он, дрожа от страха, вошел в гостиную губернатора. Маршал встретил его, сидя верхом на стуле.

- Си-Слиман, - произнес он обычным для него грубым и гнусавым голосом, который приводил всех в трепет, - Си-Слиман, дружок мой, мне очень жаль... произошла ошибка... Это не тебя наградили, а каида[7] из племени зуг-зуг... Надо вернуть крест.

Красивое бронзовое лицо аги зарделось, как если бы он приблизился к пылающему горну. Судорога пробежала по его могучему телу. Глаза загорелись... Но это была только минутная вспышка. Овладев собой, он опустил глаза и низко поклонился губернатору

- Ты наш повелитель, господин мой! -- сказал он и, сорвав с груди крест, положил его на стол. Руки его дрожали, на длинных ресницах показались слезы. Старик Пелисье был тронут его горем.

- Ну, ну, полно, милый мой, получишь в следующем году, - сказал он, с нарочитым добродушием протягивая Си-Слиману руку.

Ага сделал вид, что не заметил протянутой руки, молча поклонился и вышел. Хорошо зная цену обещаниям маршала, он почувствовал себя навеки опозоренным этими канцелярскими кознями.