Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы

Хейдон искренне верил в розенкрейцерский догмат, гласивший, что ни еда, ни питье не являются для человека необходимостью. Он утверждал, что всякий может прожить так же, как тот необычный народ, живущий у истоков Ганга, о котором упоминает в книге о своих путешествиях однофамилец, сэр Кристофер Хейдон. У него был завязан рот, в силу чего он не мог есть, но жил за счет дыхания, исходящего из ноздрей представителей этого народа, за исключением тех случаев, когда они совершали далекое путешествие и улучшали свою «диету» запахом цветов. Джон Хейдон пишет, что в действительно чистом воздухе «витает неизвестная питательная субстанция» и что этой смеси, пронизанной солнечными лучами, вполне достаточно для пропитания большинства людей. Что же до тех, чей аппетит непомерен, то он не против того, чтобы они питались обычной пищей, так как они не могут без нее обойтись, однако упорно настаивает на том, что нет никакой необходимости ее есть. Если они приложат к надчревной области пластырь из хорошо приготовленной еды, это полностью насытит самых дюжих и прожорливых! Таким образом людям удастся избежать болезней, которыми они в большинстве случаев заражаются через рот. Это касается и питья: если бы человек сидел в воде, пить бы ему все равно не захотелось. Он пишет, что знал множество розенкрейцеров, которые, применяя означенным способом вино, вместе постились годами. В сущности, заявляет Хейдон, — мы можем без труда поститься всю жизнь, длись она хоть триста лет, и обходиться без пищи, исключая тем самым всякий риск заболеть.»

Сей «мудрый философ» далее сообщает озадаченным современникам, что лидеры ордена всегда приносят на место их встречи символ, так называемый R.C.[163], представляющий собой крест из черного дерева, украшенный золотыми розами; крест при этом символизирует страдания Христа за наши грехи, а золотые розы славу и красу его воскресения. Данный символ доставляется попеременно в Мекку, на гору Голгофа, на гору Синай, в Харан и в три других места (находящиеся, должно быть, между небом и землей): Касле, Апамию и Шолато-Вирисса-Конюш, где братья-розенкрейцеры встречаются, когда им заблагорассудится, и выносят резолюцию по всем своим делам. Они всегда с удовольствием прибывают в одно из этих мест, где улаживают все мировые проблемы дней минувших, дней настоящих и дней грядущих, от начала до конца света. «И это, патетически подытоживает Хейдон, люди, имя которым розенкрейцеры!»

К концу семнадцатого века орденом, все еще хвалившимся некоторыми его членами, завладели более рациональные идеи. Розенкрейцеры того периода, похоже, считали, что истинным философским камнем является удовлетворенность судьбой, и отказались от безумных поисков обычного плода воображения. Аддисон[164] написал для «Спектейтора»[165] репортаж о своем разговоре с одним розенкрейцером, из которого можно сделать вывод, что орден поумнел в своих деяниях, не прибавив ума изречениям его членов. «Однажды, пишет он, я беседовал с одним розенкрейцером о великом секрете. Он говорил об этом секрете как о духе, живущем внутри изумруда и превращающем все, что находится вблизи него, в высочайшее совершенство предмета превращения. «Люстру, заявил он, превращает в солнце, а воду в алмаз. Он облучает все металлы и наделяет свинец всеми свойствами золота. Он возвышает дым до пламени, пламя до света, а свет до нимба.» Затем он добавил, что его единственный луч рассеивает боль, тревогу и уныние человека, на которого он попадает. «Короче говоря, сказал он, его присутствие естественным образом превращает любое место в своего рода рай на Земле.» Послушав еще некоторое время его невнятные разглагольствования, я пришел к выводу, что он смешивает в одну кучу физические явления и абстрактные категории, а его великий секрет не что иное, как удовлетворение.»

Якоб Бёмен (Jacob Bohmen)